Змия в раю - Леопольд фон Захер-Мазох Страница 65

— Оранжевый цветок, — чуть слышно объяснила она, — выдает мне, что ты любишь одну красивую женщину, а цветок шпорника предостерегает тебя от нее.

— Это совершенно излишне.

— Предостережение, видимо, опоздало?

— Я не люблю ни оранжевый, ни другой цветок, я вообще никого не люблю.

— Однако тебя любят.

— Сразу видно, что ты с Востока, потому и рассказываешь мне сказки.

— Нет, мой друг, вот здесь молодая роза, и в ней заключена пылкая любовь.

— А как быть с шипами, которые окружают розу? Однажды они уже больно укололи меня.

— Это не причинило тебе большого вреда. А она все-таки тебя любит.

— Очень скрытно, надо заметить, — усмехнулся он.

— Так оно и есть, ибо эта ромашка указывает на свойственную ей гордость. Однако фиалка и барвинок подтверждают, что она тебя любит, чисто и скромно, и что она всегда будет любить тебя. А вот этот маленький голубой цветочек говорит тихо-тихо: «Не забудь меня».

Тут она попыталась ускользнуть, но он схватил ее за руку и больше не выпускал. Теперь он узнал ее, и сладкая радость заставила его сердце забиться сильнее.

— Твои цветы лгут, — сказал он.

— О, это очень надежные прорицатели.

— Правда? Я все же любим? Но я не могу поверить — ни цветам, ни твоим красивым глазам. Я знаю эту розу, разве я должен назвать тебе красавицу с шипами, ранившими мне сердце? Теперь это сердце мертво, а ты приходишь, чтобы потешиться надо мной…

— Нет, это не так, совершенно не так, — быстро ответила она с серьезностью, которая казалась одновременно ребячливой и очень искренней.

Сергей посмотрел на девушку и медленно приложил ее ладони к своей груди.

— Продолжай рассказывать твою сказку, — пробормотал он, — она так прекрасна…

— Я вовсе не сказочница, — возразила та. И сквозь чадру, как ему показалось, рассмеялась с милой девичьей шаловливостью. — Я волшебница.

— Ты права.

— Волшебница, которая умеет пробуждать мертвых…

— Испробуй свою силу на мне, но боюсь, тебя ждет неудача. Мое сердце мертво, как мышь, с которой жестоко поиграла красивая кошечка.

Темные глаза вспыхнули, и из-под чадры послышался приглушенный радостный смех.

— Следовательно, стоит сотворить чудо?

— Нечто подобное.

— Хорошо, я за это возьмусь, а сейчас прощайте.

Она вырвалась и растворилась в маскарадной сутолоке.

Между тем в темном углу позади оркестра Феофан перешептывался с Аленой. Он затеял с ней легкомысленную игру и слишком поздно заметил, что собственное его сердце оказалось ставкой в этой игре, что он сам угодил в ловушку, которую приготовил для девушки. Здесь, где все дышало радостью и красотой, в этой интригующей путанице красок и звуков, он в первый раз почувствовал, что влюблен в Алену. Он с нарастающим восхищением любовался ее фигурой, ее свежим лицом, светившимся в обрамлении густых светло-русых волос, благотворным здоровьем этого создания, для которого, казалось, и были выдуманы голландская юбка и блекло-золотистый чепец.

— Ах, ну что ты делаешь, глупый! — сказала Алена, когда он погладил ее по руке. — Ты себе все придумал. Разве я дама? В такую простую девушку, как я, не влюбляются.

— Именно в такую, Алена, — заверил ее Феофан. — Капризы душат любовь, ведь она — птица, которая предпочитает опуститься на дерево в тихом лесу и там свить себе гнездо.

— Мне это непонятно, я только вижу, что ты так закатываешь глаза, будто играешь в театре.

— Я в тебя влюблен.

— И что дальше?

— Ты должна стать моей женушкой.

— Чепуха! Представляю, какая бы из меня получилась дворянка.

Она рассмеялась громко и грубо, но тем не менее это был милый смех, и он чрезвычайно понравился Феофану, ибо что только не понравится влюбленному человеку!

Неподалеку от этой молодой парочки образовалось забавное трио: господин Винтерлих, зажатый между Февадией и Лидией, торчал, как гвоздь в стене. Он даже шелохнуться не мог — Февадия завладела его правой рукой, а Лидия мощно прижалась к левому плечу.

Зиновия, которую забавляла эта сцена, ненадолго остановилась поблизости, но смогла уловить только несколько обрывочных фраз.

— Я могла бы пообещать вам милый домашний быт, — говорила Лидия, — а кроме того, приятную жену, которая сделала бы вашу жизнь по-настоящему уютной.

— Любой брак в конечном итоге ярмо, — заявила Февадия, тяжело отдуваясь под усеянной золотыми блестками шубой.

Спустя некоторое время Зиновия услышала, как Винтерлих сказал:

— Я люблю уединение. Меня еще в школе дразнили воробьем-одиночкой. Коня, который состарился в степи, никогда уже не впряжешь в хомут, а ведь именно в хомут впрягается человек, как только он влюбляется или тем паче женится.

Пока господа танцевали в большом зале, снаружи, на дворе, казалось, разверзлись врата преисподней и были выпущены на волю ее обитатели. Здесь справляли свой карнавал слуги. Все вырядились, кто во что горазд, стараясь выглядеть как можно более вычурно. Софья напялила на себя медвежью шкуру, отчего ее и без того розовощекое личико казалось еще более румяным. Дамьянка просто вывернула наизнанку домашнюю душегрейку. Квита надела казачий костюм Ендруха, тогда как сам он переоделся евреем. Тарас скакал по кругу, водрузив себе на башку сахарную голову. Мотуш задрапировался в две простыни. Адаминко надел на голову корону из золоченой бумаги, а на плечи вместо королевской мантии набросил тканое покрывало с кровати. Пришлые кучера и челядь, деревенские приятели и зазнобы были экипированы самым фантастическим и потешным образом. Каждый держал в руках какой-нибудь настоящий или сделанный из подручных материалов музыкальный инструмент, и, водя хороводы по плотно утрамбованному снегу, они все вместе исполняли поистине инфернальную музыку — на детских свирелях, гармониках, барабанах, тромбонах, глиняных горшках, ступках и печных щипцах.

В назначенный час появился цыган со своей неизменной скрипкой, в сопровождении маленькой девочки, ударявшей в бубен. Вся буйная компания набилась теперь в пекарню, чтобы отплясывать там коломийку.

В зале между тем прозвучали первые такты мазурки. Пары выстроились чередой. Сергей все еще стоял на крыльце, опершись о колонну, и продолжал вести наблюдения, когда к нему вторично приблизилась стройная турчанка.

— Ты не танцуешь, — начала она, шаловливо склонив голову набок. — Тогда зачем ты сюда пришел?

— Хотел убедиться, что другие еще сумасбродней меня. На их фоне я кажусь себе вполне здравомыслящим.

— Я тоже не танцую.

— Это я уже заметил, но почему?

— Не знаю, — проговорила она. — И все же… почему не танцуешь ты?