Хемлок, или Яды - Габриэль Витткоп Страница 65

— Да у вас же заячья губа, мадмуазель потаскушка!

Ничего не поняв, но опешив, девочка вздрогнула, а брат и сестра прижались к ней еще крепче. Но Мари-Мадлен уже смягчилась:

— Пустяки... Просто отблеск... Или тень...

И, обернувшись, она щелкнула пальцами:

— Масетта!.. Масетта!.. Бутылка пуста!

Новую принесла не Масетта, а Тибод Гуэн.

— Где Масетта?

— Она приболела, мадам.

— Ей еще вчера нездоровилось, - в нетерпении сказала Мари-Мадлен.

— Вот она взаправду и слегла.

— Пусть пошлют за аптекарем.

— Аптекарь уже пришел, мадам: он-то и сказал, что Масетта захворала.

Чтобы не оставлять Масетту одну в ее клетушке рядом с комнатой госпожи, служанки уложили больную на тюфяк в просторной кухне, где в отсветах очага алела длинная воспаленная шея. Масетта хваталась рукой за грудь и хрипло, прерывисто дышала. Теперь она со звериной цепкостью перебирала в памяти эпизоды собственной жизни, которую уже не могла представить иной. Оффемонская пахота, коричневато-серые стада, церковный колокол, шествие бродячих комедиантов, ну и, конечно, голод, непосильные тяготы. Затем вдруг служба в Пикпюсе - пугающий мир богачей, где надлежало прислуживать незнакомой девочке. Как она показывала ей месяц в ведре с водой. Как давала нужные травы. Или как размозжила на Бьеврской улице череп новорожденному. Работа без конца и края: подготовить клистир, опорожнить тазик, прогладить кружева - каждодневные хлопоты, из которых, в сущности, и состояла вся жизнь. Она разворачивалась длинной лентой, Масетта даже не успевала мысленно комментировать и объяснять мелькавшие перед глазами картины. Но тот день, когда ее облачили в одежду горничной - темное сукно и голландское полотно, был самым торжественным. А еще день свадьбы, когда она нарядила барышню в красивое платье с серебряной чеканкой, застегнула пряжки на рукавах и поднесла драгоценности. Как она любила слушать на балах музыку! И вот теперь придется со всем проститься, она чуяла нутром: это конец.

Поздним вечером служанки разбрелись по углам, и в кухне остался лишь поваренок - следить за огнем, но тоже задремал у единственной свечки.

— Пойди... скажи, - из последних сил выговорила Масетта, — ска...

Но мальчишка безмятежно спал и, очнувшись как раз вовремя, чтобы подбросить дров в гаснущий огонь, увидел, что белки у нее закатились.

Мари-Мадлен известили, когда она уже легла. Ничего не сказав, она села прямо, а затем снова упала на подушки и натянула одеяло на голову, словно решила еще поспать. С тех пор первой горничной стала Дантю - женщина с крошечными губами, которая прислуживала еще старой мадам де Бренвилье. Она взяла себе в помощницы двух молодушек - Арманду Юэ и Франсуазу Руссель.

Эджиди сообщил Сент-Круа несколько рецептов, которых тот еще не знал, и, чтобы не остаться в долгу, Сент-Круа поделился собственными познаниями. Словом, время, проведенное в застенке (где оба просидели не так уж долго), не было потрачено впустую.

В один прекрасный день, а именно 2 мая, к Мари-Мадлен явился побледневший, исхудавший Сент-Круа с горестным, надломленным взором.

— Бедного верного любовника наконец-то выпустили на свободу, - невесело сказал он. - Но что это за свобода, мадам!

Он страдал от прострелов в левом плече, в волосах торчала солома, и он умирал без любви. Ну и, разумеется, нуждался в деньгах, ведь отныне Мари-Мадлен была перед ним в неоплатном долгу. Не из-за нее ли бросили его в тюрьму? Не она ли спала в мягкой постели, пока он томился на трухлявой подстилке? Лакомилась овсянками, пока он ломал зубы о черствые хлебные корки? Наслаждалась отменным вином, пока он утолял жажду гнилой водой? Он не упустил ни малейшей детали, упорно подчеркивая, что тюрьма ухудшила его финансовое положение (хотя оставалось неясно, каким образом). Стыдясь, волнуясь, смущаясь, Мари-Мадлен терпеливо выслушала длинную и жалобную историю его злоключений.

Освобожденный в июне Эджиди остановился у Сент-Круа на улице Отфёй. Он прожил там полгода, после чего вернулся в Италию, где его ждал баснословный подарок судьбы: счастливая звезда, красноречие и личное обаяние помогли ему жениться на графине Фантагуцци - дальней родственнице герцога Модены и самого Эджиди, происходившей из рода Ченчи, хотя никто об этом не подозревал. Так разбогатевший авантюрист превратился к концу жизни в добропорядочного человека.

Но Сент-Круа была уготована куда более неспокойная участь. Эджиди подстрекал к мщению, а Мари-Мадлен еще решительнее настраивала любовника против Дрё. К тому же нужно было срочно подумать о большом богатстве и крупном наследстве, ведь состояние молодой женщины неуклонно растрачивалось в мотовстве, играх и безумных развлечениях на пару с любовником. Она уже влезла в долги, и потребность в деньгах с каждым днем росла. Тем временем Мари-Мадлен терзали сомнения: быть может, Сент-Круа любит ее уже не так сильно, как представлялось поначалу? Быть может, у нее даже есть соперницы (и она имела в виду вовсе не бледнышку Элизабет)? Быть может, он просто хитростью выманивал у нее золото и подарки?.. Но слишком поздно: жребий брошен, и она ни в чем не могла отказать Сент-Круа. Мари-Мадлен хотелось привязать к себе этого человека навсегда - вплоть до глухих морозных зим, но ждала она уже не любви, ведь их сговор обрел иную, преступную форму.

Маркиза выехала в пять. Теперь это вошло в привычку, и чуть ли не каждую неделю ее карета останавливалась на улице Вожирар, где поджидал Сент-Круа. Затем оба долго шли пешком до улицы Пти-Лион, причем Лорейяр держал зонтик, если ярко светило солнце, или нес фонарь, если было слишком темно. У Христофора Глазера парочка тотчас проходила в дальнюю лабораторию, а Лорейяр тем временем ждал в аптеке, наблюдая, как Лоран закупоривал склянки и наполнял пакетики.

— А как зовут ту прекрасную даму? - с напускным безразличием спросил паренек, даже не поднимая глаз от ступок, где он толок можжевельник, алоэ, чистую амбру, кардамон, семена укропа и корицу для «небесной воды».

— Это маркиза де Бренвилье со своим кавалером шевалье де Сент-Круа, которому я имею честь прислуживать...

Бесхитростный Лорейяр сказал это без всякой задней мысли, но хитрый Лоран затаил обиду.

Жизнерадостный, коренастый Глазер проворно жестикулировал, глядя прямо в глаза. Он называл Науку своей любимой супругой - вечно молодой и привлекательной, которая, в отличие от писаных красавиц, никогда тебя не разорит. Он стремился раскрыть секреты ботаники и тайны алхимии, но с равным усердием пекся о процветании аптеки, где со спокойным сердцем отпускал будь то хлористый мышьяк или же обычный папоротниковый сироп. По его словам, дабы оставаться порядочным человеком, нужно сохранять беспристрастие, поэтому правая рука не должна знать, что делает левая. К тому же честный ученый обязан приносить свое воображение и любознательность в жертву науке. Непрестанно заботясь о том, чтобы бешеные волки исследований были сыты, а толстые овцы регулярно отсылаемых в Базель барышей оставались целы, Христофор Глазер обеспечил себе комфортное и хорошо оплачиваемое место в жизни.