Будь ножом моим - Давид Гроссман Страница 64

По пути сюда я сорвала ранний зимний лимон, зеленый и жесткий. Вся классная комната уже наполнилась его ароматом. Тридцать три головы склонились над страницами с контрольной работой. Время от времени чьи-то глаза с трудом отрываются от бумаги и смотрят на меня (иногда я задумываюсь: как влияет на меня то, что в течение дня за мной постоянно наблюдают столько глаз)…

И один ученик, очень мною любимый, поднимает листок, на котором он вывел большими буквами: «Сезон розмарина закончился?»

Ты ведь знаешь, что я немного медлительна. По сравнению с тобой – определенно. Но со вчерашнего дня мой ум все сильнее проясняется, и я теперь гораздо проще смотрю на вещи, казавшиеся такими сложными. К примеру, ни при каких обстоятельствах я бы не хотела отказываться от того, что есть между нами, и готова ждать столько, сколько тебе понадобится. Ведь то, что между нами, между тобой и мной, стоит ожидания! Я чувствую, что у нас есть время. Жизнь длинна, и даже букет из тридцати крокусов – чудесный букет! А еще мне совершенно ясно, Яир, что ты – вовсе не тот человек, который может исцелить мои раны. Но, возможно, на этом этапе жизни я нуждаюсь не столько в докторе, сколько в человеке с раной, подобной моей.

Еще несколько минут таких размышлений, и лимон совсем созреет и пожелтеет (когда я училась в восьмом классе, я как-то получила «неудовлетворительно» на контрольной по алгебре, потому что написала, что простое число делится только на единицу и само на себя, и в качестве примера такого числа написала – «запах лимона». Кстати, ты тоже во многом – запах лимона).

Каждый день, проезжая на автобусе мимо твоей работы, я жалею тебя, потому что ты вынужден работать в такой некрасивой, задымленной части города. Но если твое окно выходит на улицу и ты выглянешь в него прямо сейчас, то увидишь меня в автобусе – увидишь, как я пишу, и обрадуешься. Я не рассказывала тебе, что проезжаю мимо твоей забавной вывески в промзоне по крайней мере пять раз в неделю. Почему это никогда не приходило мне в голову? Я даже ни на секунду не заподозрила, что именно отсюда ты закидываешь свои сети.

А что бы произошло, приди я навестить тебя (не волнуйся, я бы никогда не явилась к тебе без приглашения) и попросить разыскать для меня одну историю? Я сказала бы тебе, что могу вспомнить только одну фразу из нее, возможно: «Сердце разрывается при мысли, что можно так глубоко всмотреться в душу взрослого человека» или «Кто может противостоять искушению заглянуть в чужой ад?». Семь твоих всадников тут же оседлали бы своих коней, бросились в разные концы земного шара, постепенно сужая круги вокруг нас, пока наконец не остановились бы перед нами, направив фонари прямо нам в лицо со словами: «Эта история о вас».

В такие редкие минуты спокойствия я моментально погружаюсь в мысли о нас. Может быть, ты снова уехал за границу? Что ты привезешь на этот раз?

Вот чему я завидую – твоей свободе передвижения по свету (для нас с Амосом невозможно путешествовать вместе, а одна я не могу из-за самой мысли о ночи в гостиничном номере).

Когда в следующий раз поедешь по делам в Париж, зайди, пожалуйста, в музей Родена. Там есть скульптура «Поэт и муза». Посмотри на нее. Дважды. Потом зайди в сувенирный магазин в музее и посмотри, продается ли еще открытка с ней. Когда-то под фотографией этой скульптуры поместили цитату (ты знаешь, что тебе строго запрещено полагаться на меня в том, что касается цитат и их авторов, но я думаю, это был Бодлер): «Отложи свою лютню, поэт, и поцелуй меня».

Купи ее себе от меня.

Порой, когда я размышляю, какие подарки хотела бы тебе купить, я иногда слышу, как ты меня отчитываешь: «Ну и как, по-твоему, я принесу это домой? Как объясню? Что скажу?» Тогда я съеживаюсь и отказываюсь от этой мысли.

Хотя, собственно, с какой стати мне волноваться о том, как ты это будешь объяснять? Я куплю тебе что-то, а ты делай с этим, что пожелаешь.

Я говорила тебе раньше, что не буду принимать участие в этой «бюрократии» и в бесконечных подпольных играх. Если ты решишься ко мне прийти, то пусть это будет в открытую, без утайки и без лжи, потому что я не знаю, как жить в разладе.

(Хотя у меня только что появилась мысль о том, что бы я могла тебе купить. Что-то, что можно без опаски принести домой: хлеб, масло, сыр, молоко…)

Быть может, оттого, что ты уже пытался – на мой взгляд, без особого успеха – написать в Тель-Авиве мой «дневник», мне сложно записывать собственные мысли, те, что циркулируют внутри меня самой. Как будто бы эхо следует за каждым словом, и я не могу решить: Это приятно? Это неприятно? (но-но-но…?) Непонятно, что приятно.

Бэмби, Уильям и Кедем разлеглись вокруг меня. Они так выросли за последнее время, заполонили собой все пространство – в доме почти не осталось места для людей. Не хочешь собаку? Увидишь, как обрадуется Идо.

Я рассказывала тебе, почему Амос купил их для меня. Но сейчас становится все яснее, что они остались неприкаянными сиротами, даже когда подросли, и мне всегда жаль, что им досталась я в качестве мате —

Ты обязан узнать, что только что произошло: у нас отключили свет. Непроглядная тьма. Прислушиваясь к суматохе снаружи, я понимаю, что, видимо, свет отключили во всем поселке. Но сегодня утром я зажгла свечу в память о своем отце (что странно: это первая годовщина его смерти, на которую не выпал дождь); огарок этой свечи сейчас озаряет для меня дом… Джесси Норман остановилась на середине «Дидоны и Энея» ^[34]. Холодильник отключился. И часы. И обогреватель. Все эти маленькие привычные удобства перестали работать. Только свеча моего отца горит.

Я не рассказывала, что он был нашим домашним электриком – у него были золотые руки (он всегда говорил мне: «Тебе не нужны мозги, чтобы быть электриком, – тебе нужно везение). Когда я училась в университете в Иерусалиме, он обычно приезжал из Тель-Авива специально, чтобы починить все в моей квартире, он не позволял мне даже самостоятельно заменить лампочку. Думаю, он не особо верил в мое везение.

Не припомню, когда я в последний раз писала при свече. Все сразу преображается, ты чувствуешь, будто пишешь иначе – пером и чернилами.

Мой драгоценный Яир,

Помнишь, как в Тель-Авиве ты написал письмо, в котором я предлагала вместе добраться до самых истоков – туда, где ты сам мог бы стать другой версией меня?

Знаешь, чего я действительно хочу?

Точно не того, чтобы ты стал мной, вовсе нет. Скорее, я бы хотела, чтобы ты задержался в том месте, в том источнике возможностей. Не слишком долго, всего лишь на мгновение, прежде чем решить, кто ты на самом деле, кем ты станешь – мной или собой.

И когда решишь стать собой – а ты, конечно, так и сделаешь, – тебе покажется бессмысленным не быть собой в полной мере («меня» вот больше чем достаточно).

Но, прежде чем отделиться от меня, задержись на мгновение на этом воображаемом перекрестке между нами.