Глиняный мост  - Маркус Зузак Страница 63

– Мам, можешь еще разок показать тот самый длинный шрам. Он охренительно красивый!

– Ну-ка!

– Что – охренительно? Так это же даже не настоящее ругательство!

В те дни она по большей части оставалась дома, в постели: читала или просто лежала с отцом. Они составляли такие особенные углы; ее ноги поджаты в коленях и наклонены вбок, под сорок пять градусов. Ее лицо у него на груди.

Во многих смыслах, сказать по правде, это было счастливое время, и в этом свете я и вижу события. Я вижу, как недели пробегают по ее лопатке и месяцы исчезают в страницах. Он часами ей читал. И вокруг глаз у него тогда ложилась усталость, но их синева все та же, далекая. И это как-то немного утешало.

Конечно, случались ужасные минуты, например, когда ее рвало в раковину, или адский запах в ванной. И она еще похудела, во что трудно было поверить. Но вон, смотрите, она читает нам «Илиаду», и Томми, разделенный на кусочки, заснул.

Тем временем происходили события.

Мы делали собственную музыку. Фортепианные войны продолжались.

Моя схватка с Джимми Хартнеллом могла привести к множеству разных последствий, и ко многим привела. Между нами зародилась дружба. Как бывает, мы оказались теми мальчишками, которые после драки находят общую почву. После драки с Джимми произошла целая череда других, и мне пришлось проучить каждого. Хватало лишь упомянуть пианино. Но такого накала страстей, как с Хартнеллом, больше не было. Именно с Джимми у меня был бой за титул.

Однако в итоге бойцовскими умениями прославился не я: эта слава могла достаться только Рори.

Мы росли, год закончился, и я стал полноправным старшеклассником (наконец-то свободным от фортепианной обязаловки), Рори пошел в пятый класс, Генри учился на класс младше. Клэй отправился в третий, а Томми еще ходил в детский сад. Старые истории скоро выбрасывало на берег. Оставались воспоминания о крикетной площадке и ребята, которым не терпелось.

Но с этим была проблема – Рори.

Сила у него была настоящая и страшная.

Но хуже всего была кода.

Он протаскивал врагов по площадке на манер жестокого финала «Илиады» – как Ахиллес труп Гектора.

Однажды в больнице мы застали навещавших ее детишек из Хайперно.

Пенни сидела, пронзенная, на кровати.

Боже, их там было точно не меньше дюжины, толпились вокруг нее и галдели: и мальчишки, и девчонки.

Генри заметил:

– Они такие… шерстистые.

Он показывал на ноги пацанов.

Я помню, как мы смотрели из коридора и их бело-зеленую форму, пацанов-переростков, надушенных девчонок и спрятанную сигарету. Перед уходом одна из них, девчушка, которую я уже упоминал, Джоди Этчеллз, вынула какой-то странный подарок.

– Вот, мисс, – сказала она, но развернула сама, поскольку у Пенни руки были под одеялом.

И тут – губы нашей матери.

Они треснули, такие сухие и тонкие, как смайлик.

Ей принесли метроном. И один из пацанов сказал, кажется, Карлос его звали:

– Дышите под него, мисс.

* * *

Но что было лучше всего, так это домашние вечера.

Их седеющие светлые и темные волосы.

Если они не дремали на диване, то играли на кухне в скрэббл или отчаянно сражались в «Монополию». А то они просто лежали на диване и допоздна смотрели кино.

У Клэя бывали свои моменты особенной ясности, и они случались пятничными вечерами. Таким однажды было окончание фильма, который смотрели родители, когда по экрану побежали титры, – кажется, то был «Гуд бай, Ленин!».

Услышав повышение громкости, мы с Клэем оказались в коридоре. Мы увидели гостиную, а потом их – крепко обнявшихся перед телевизором.

Они поднялись на ноги, они танцевали, но медленно – едва заметно, – и ее волосы держались только на их желтизне. Она выглядела такой слабой и хрупкой: не женщина, а одни локти и голяшки. Они с Майклом прижимались друг к другу, и скоро отец нас заметил. И молча приветствовал.

И даже одними губами произнес:

– Огонь девчонка, а?

И, пожалуй, надо признать: сквозь усталость и боль в том радостном взгляде Майкл Данбар был воистину красив и довольно неплох как танцор.

В следующий раз это случилось на улице, на крыльце, в тумане самой прохладной из зим. Несколько дней назад Пенелопа снова была в Хайперно, на подмене, и отобрала у кого-то сигареты. По совести, она не считала, что это ее дело – запрещать детишкам курево. Всякий раз, отбирая у них пачки, она говорила прийти и потом забрать. Было ли это чистой безответственностью? Или уважением их достоинства? Неудивительно, что все они ее любили.

Так или иначе, смутился ли тот ученик или устыдился, но за пачкой «Уинфилд блюз» никто не пришел, и вечером Пенни обнаружила их у себя. Пачка измялась на дне ее сумочки. Перед сном вместе с кошельком и ключами она вынула и сигареты.

– А это что за хрень?

Майкл проворно перехватил пачку.

Назовите их взбалмошными или смешными, но за этот случай я их люблю особо. Немощь на время отступила, и вот они вместе уселись на крыльце. Курили, кашляли и разбудили его.

Через несколько минут, возвращаясь, Пенни хотела выбросить сигареты, но вдруг Майкл ее остановил.

– А давай их спрячем?

И со значением подмигнул.

– Никогда не знаешь, когда может понадобиться сига, – пусть будет наша маленькая тайна.

Но мальчишка тоже узнал этот секрет.

И даже когда поднимали крышку пианино и совали пачку внутрь, они не догадывались: он смотрел на них из коридора, и в тот миг стало ясно: танцевали наши родители, может, и хорошо. Но в курении были в лучшем случае дилетантами.