В будущем году - в Иерусалиме - Андре Камински Страница 62

К своему несчастью, капитан понятия не имел, что у нас, евреев, есть стратегический резерв, который называется мишпуха. В переводе — это семья, но на самом деле за словом этим стоит гораздо больше.

Этот самоуверенный капитан понятия не имел о сплоченности еврейской клики, когда речь заходит о чести дочери или сына. Говорят, мы народ завистников, вечно конфликтующая друг с другом свора злонамеренных интриганов, великих мастеров ставить друг другу подножки. Пусть себе говорят, тем более что все это на самом деле встречается, можно сказать, на каждом шагу. Впрочем, равно как и совершенно обратное. Но если к нам приближается враг, когда грозит опасность, тысячекратно возрастает наш боевой дух, наша готовность постоять за себя. Подобно Гидеону, который с тремя сотнями преданных воинов уничтожил сто тысяч Мидьян, мы сокрушаем наших врагов одним мизинцем левой руки. Не пушками, не гранатами, а собранной в комок яростью нашей мишпухи. Об этом следует знать тем, кто осмеливается бросать нам вызов.

Гусарский офицер ничего этого не знал и знать, разумеется, не хотел. Недооценив соотношения сил, он наивно попытался грубым натиском вернуть себе инициативу в этом нелегком разговоре.

— Для вас не является новостью, почтенные дамы и господа, — начал он ледяным тоном, — что по причине моей страсти, как я уже имел честь здесь заметить, я пошел на некоторые жертвы. Фройляйн Розенбах, в силу ее чересчур горячей крови, кроме прочего, содействовала тому, что я отнюдь не по своей воле отправляюсь служить в провинцию, а именно — в Пресбург, если это географическое название вообще о чем-то говорит нашей несдержанной в своих поступках барышне. Поэтому было бы законно и справедливо, чтобы и она кое-чем пожертвовала.

Это было уже чересчур. Яна почувствовала себя уязвленной и спровоцированной на соответствующую реакцию:

— Вы забываете, господин капитан, что не моя дочь пригласила вас на новогодний бал, а совсем наоборот. Следовательно, моя дочь была вашей гостьей и потому состояла под вашей личной защитой.

Возразить на это было нечем, и гусару понадобилась передышка, чтобы найти подходящую формулировку.

— Это так, — ответил он тоном, еще более непримиримым, — я действительно попросил вашу дочь сопровождать меня в казино. Но такого уговора не было, чтобы там она при всех надавала пощечин моему старшему по званию коллеге. Это хоть вы понимаете или тоже не совсем?

— Этого я не могу и не желаю понимать, — вступила в разговор Мальва, — ибо вы тогда намеренно избежали вмешательства в спор, лишь бы только остаться в стороне от неприятного конфликта. Ваш «старший по званию коллега» позволил себе беспримерную любезность обозвать меня еврейским отродьем, и никто из присутствующих не осмелился заступиться за меня. Я подчеркиваю это: никто!

— Я объяснил вам, фройляйн Мальва, почему я не мог за вас заступиться. Я не желаю быть изгнанным из австрийской армии из-за скандального инцидента с женщиной.

На сей раз не выдержала Хелли, заводная кузина из Кракова. Ей едва исполнилось пятнадцать лет, но она уже хорошо владела свойственной всем Розенбахам склонностью к театральному действу.

— Я, конечно, не принадлежу к жителям столицы, — заявила она с достоинством примадонны, — но хочу вам заметить, что дом, в котором вы находитесь, это вам не офицерское казино. И если вы вашу Liaison ^[16] — ваши отношения с Мальвой считаете «скандальным инцидентом», то вы ошиблись адресом.

Дядя Мориц, известный хирург из Черновиц и кузен Лео, недовольно наморщил нос. Объяснения гусара он нашел вообще неприличными.

— В моей профессии хирурга, — вмешался он, — я вынужден постоянно искать самое подходящее решение. Любая моя нерешительность может привести к трагедии. Поэтому я сторонник ясных позиций. Избегайте затянувшихся колебаний! Если должно быть сказано «да», говорите «да». Если «нет», значит «нет», но не жалуйтесь, что вы жертвуете чем-то. Все чем-то жертвуют. Вся наша жизнь состоит из жертв…

Старый Верфель из местечка Броды тоже не мог не вставить несколько своих грошей.

— В каждом деле приходится решать, — философствовал он с нарочитым еврейским акцентом, — в моем, представьте, тоже. Да, я согласен, в моем деле вопрос жизни и смерти не стоит. Речь идет лишь о том, быть моему гешефту или не быть. И потому я, прежде чем что-то делать, просто спрашиваю себя: стоит это делать или не стоит. Пока вы находитесь в нашем доме, вы делаете плохой гешефт. Так лучше заберите ваши розы и поезжайте себе в Пресбург!

Йозеф фон Шишковиц почувствовал, что он один противостоит хорошо сплоченной армии. Привычная уверенность его была явно поколеблена.

— Я пришел сюда не для того, чтобы вести под венец все семейство Розенбахов, — просипел он почти растерянно, — меня интересует только фройляйн Мальва и больше никто. Мое окончательное решение звучит «да». И я хочу заявить тут без обиняков, что я готов вступить с ней в брачный союз. Разумеется, — продолжал он, еще более понизив тон, — можно задать вопрос, стоит ли выходить замуж за опального офицера или брать в жены дочь провинциального еврейского фотографа. Подобная меркантильность мне отвратительна. Мною движут чувства искренней преданности и горячей страсти.

Мальва между тем продолжала хранить упорное молчание.

— Вы поставили условием вашего брака принятие моей дочерью католической веры, — ответила вместо нее Яна, — и пока вы не откажетесь от этого притязания, мы не можем ответить вам ни согласием, ни отказом. С момента нашего исхода из Египта мы молимся Иегове и намерены молиться ему впредь, устраивает это вас или нет…

— Но, фрау Розенбах, — попытался возразить гусар, — австрийскому офицеру не подобает венчаться где-либо, кроме как у католического алтаря. Изменить это правило абсолютно невозможно!

— Вот и отлично, молодой человек, — снова вступил в разговор Лео, которому вся эта перепалка стала в тягость, — идите венчаться к католическому алтарю, если иначе невозможно, только без нас!

— Разумеется, без вас, — ухмыльнулся гусар, возвращаясь к изначальному тону, — но не без фройляйн Розенбах — это точно. В конце концов, я приму необходимые меры воздействия, но все мои требования…

И тут свершилось: едва воинственно настроенный господин фон Шишковиц, выбиваясь из сил, предпринял последнюю атаку против Розенбахов, в открытое окно незаметно влез незнакомый человек. Он молча встал на карниз за занавеской и с любопытством наблюдал за заключительной сценой битвы титанов. Рубашка его была расстегнута, темные волосы испачканы, и в глазах сверкала кипучая жажда немедленно сделать что-нибудь из ряда вон. Оборвав на полуслове атакующего гусара, он издал боевой крик индейцев и вихрем слетел с карниза в комнату. Охваченные ужасом дамы и господа вмиг побледнели. К бравому гусару, между тем, сейчас же вернулась надежда: вот он, счастливый миг реванша! Сейчас он лихо восстановит поруганный престиж офицера кайзеровской гвардии!

— С кем имею честь, вы, безымянный невежда? — надменно спросил он, кладя руку на эфес сабли.