Каиново колено - Василий Дворцов Страница 62

Совершенно бесшумно из-за угла выстрелили лучи приближающихся фар, и Сергей едва успел упасть на газон. Мимо, чуть побулькивая клапанами, проползла патрульная полицейская машина. Поэтому-то так и чисто — потому что следят. И днем, и ночью. Странная же психология у потомков преступников и сектантов: бежали, вроде как, за свободой, а потом совершенно свободно выстроили сами для себя все те же тюремные отношения: стукачество, стукачество. А, может, как раз ничего странного: инстинкт выживания бесхребетных людей, физиологически нуждающихся в постоянном внешнем надзорном каркасе. Отсюда, наверное, так легко в это общество добровольных взаимных тюремщиков вписываются потомки рабов из Африки. И саранча из Азии. А вот вольные Чингачгуки и гордые Зоркие Соколы вымерли. Вовсе, наверное, не от гриппа.

Сергей прямо травке отошел подальше от асфальта, поднял голову: там, высоко-высоко под неощутимым внизу ветерком бумажно шелестели растрепанные листья. Вообще, местные пальмы очень походили на воткнутые в землю рукоятками огромные дворницкие метлы. Длиннющая шершаво-волокнистая палка и лохматый пучок условной зелени на самом конце. В детстве все как-то не так представлялось. В сибирском детстве.

Часам к четырем луна укатилась к горизонту, город стал затихать, темнеть, и звезды развернулись во всю мочь. Каждая звезда светилась отдельно и свободно играла в собственном сиянии, а величина, величина! Оказывается тут Вселенная совсем близко, — ну да, экватор отдаленнее от центра, выше, это же полюса Земли приплюснуты. Так, еще одно открытие на берегу Муссонного залива. Близко, ох, близко… А если попробовать? Он, отошел на середину выстриженной поляны, раскинул руки и начал вращаться. Сначала медленно. Потом быстрее, быстрее. Нет. Ничего не происходило. Не та земля, не то небо. Подождал, пока выправится дыхание и сел спиной к пальме. Под ногой оказалось что-то непонятное. Банан! Надо же, чей-то забытый, и совершенно целый, закупоренный банан. Как он его не раздавил? Очень даже вкусный.

Максим Горький не верил своей бабке, что звезды — это свечи, зажигаемые ангелами. И правильно делал, что не верил: один только квадратный сантиметр солнца светит как пять тысяч свечей. А сколько звезд на небе? То есть, сколько их видит человек? Простой, маленький человек, один из четырех миллиардов. Одна, две, четыре, восемь… От отдельных бусинок вдоль горизонта к сплошному серебристо дышащему покрывалу Млечного пути, чуть смятой лентой покрывшей зенит. Звезды, звезды, звезды. И каждая мир. Мир из солнца и планет, спутников и астероидов, метеорных потоков, комет и просто облаков космической пыли. Почему-то ему никогда не верилось, что жизнь есть на Марсе или Венере. Нет, слишком близко, и… неинтересно. Любой корабль долетит, и наш, и их. И раз от них до сих пор не долетали, значит и нашим там делать нечего. Другой вопрос иные системы. Иные, но с такими же желтыми солнцами и голубыми землями. И белыми лунами. С удалением от наблюдателя сектор охвата разрастается стремительно, и так же стремительно увеличивается процент вероятности существования идентичных планетных образований. Но дело совсем не в этом. Дело в желании идеала. Человек, тот самый, один из четырех миллиардов, жаждет встретить не просто другого человека из других четырех миллиардов, а вот того самого, который несомненно лучше всех этих и тех миллиардов. И лучше этого человека тоже. Умнее, добрее, красивее… Что мы ждем от звезд? А ведь мы именно ждем! — Красоты, мудрости, любви… И тоскуем, тоскуем.

Когда-то и где-то, давным-давно и далеко-далеко… длинноволосый урод… Говорил о мирах… Где ты, Татьяна?.. Татиана. Где я?..

Почти у самого, уже яснеющего предчувствием скорого восхода, горизонта, устало помаргивали красными бусинками габаритки далеких спящих яхт. Провести ночь у океана, под пальмой и с бананом в руке! Ну, все, на фиг! Пора кончать с такими сказочными глупостями. Полпятого. До дома номер 1908 отсюда десять километров. Два часа пеху. Негритянские хулиганы, поди, уже все спят, толстожопые полицейские, как и наши толстопузые менты, в такое время тоже кимарят. Теперь нужно только шагать, быстро и не оглядываясь, чтобы войти в закрытую пока дверь до всеобщего семичасового пробуждения.

Последние 908 домов, ровненько расставленных через каждые двадцать метров слева от широкой, в шесть рядов, трассы, были абсолютно одинаковы. В розовом утреннем солнце, стирающем непринципиальные различия в сиено-охристой гамме окраски стен, и вовсе даже неразличимы. Столбик с двумя почтовыми ящичками, газончик с двумя дорожками, два апельсиновых деревца около верандочек, прозрачными ушами обрамляющих островерхие домики на два хозяина. И следующий столбик, дорожки и деревца. До этого ему на трассе повстречались только два фургончика, развозящие продукты, и еще некоторое время за ним бежала безо всяких причин приставшая невзрачная рыженькая собачонка. Километра два она семенила, понуро повесив голову и не пытаясь изменить дистанцию в пяток метров. Молча появилась, молча пропала. 1906, 1907, 1908. Стоп. Которые тут русские, а которые венгры? Ага, только у русских в окне второго, мансардного, этажа может быть выставлена на просушку подушка. Сергей вытер о брюки вспотевшие ладони и нажал на звонок. Ох, надо было сначала на часы посмотреть.

— Сергей? Вы?.. Заходите же скорее! — Саша не просто вдернул его вовнутрь, а даже выглянул за ним, покрутив круглой головой на своей такой тонкой шее, чтобы убедиться в том, что ближние соседи еще сладко спят. Аккуратно и негромко закрыл пару замков и защелку на стеклянных полупрозрачных дверях. Которые и ребенок может выбить.

— Вы на чем приехали?

— Пешком.

— Это хорошо. Очень хорошо. Замечательно! Проходите в столовую, сейчас я кофе заварю. — Хозяин, суетящийся в старой блекло-полосатой пижаме, похоже, нынче не спал: глаза за очками красные, веки запухли. — Простите за зевоту. Это нервное. Сегодня же воскресенье, вот и я позволил себе ночку за компьютером посидеть. Да, если уж честно признаваться, то отчего-то я ждал вас. Да. Вернее, предчувствовал.

В прозрачном цилиндре кофеварки забулькало, потекло, и по довольно большой, хоть и темноватой комнате расползся густой слюноточивый запах утра. Выложенная красным кафелем кухонная зона была отделена от обеденной зоны чем-то вроде барной стойки с нависающими сверху разнокалиберными перевернутыми рюмками. Саша выставил на стойку две больших парящих керамических чашки, достал пакетик молока, а из звякнувшей микроволновки вынул стеклянную тарелочку с пузырящимися горячим сыром бутербродами. Разложил дрожащими руками по блюдцам, вынул салфетки, придвинул зубочистки. Он совсем не походил на того пляжного педанта, серьезно обдумывающего каждое свое будущее слово. Теперь он откровенно подергивался, прерывая Сергея на полуслове, не давая даже повода для ответов и возражений. Его даже слегка знобило от возбуждения.

— Мои еще спят. Замечательно. Просто замечательно. У нас как минимум есть полчаса, чтобы договориться.

— У меня во всей Америке больше никого…

— Не тратьте время на объяснения. С вами все понятно. Молчите. Но, только вы даже не представляете здешнюю систему взаимодоносительства. Всех на всех. Это и мне не понять, хотя чего только не повидал. Стучат, все стучат. И нормально. Для них это долг перед обществом. Даже наш сосед, даром, что тоже из соцлагеря, а мгновенно вжился. Надеется таким образом дотянуть до гражданства. Получит, если уж так жаждет. Мне-то что? Лишь бы дочь доучить. Вот где у меня эта Америка! По самый кончик носа наелся. Оленьке сейчас семнадцать, через пару лет можно уже подумать о замужестве. Тогда домой, домой за все тяжкие, что тут вынес. Огоньки-то около универа цветут?