Русский роман - Меир Шалев Страница 62

Мы с Ури научились читать уже в пятилетнем возрасте. Иоси учиться не захотел. Когда дедушка рисовал нам слова на бумажках, он сидел возле нас и молчал. Дедушка не учил нас отдельным буквам, как Пинес. Он начал сразу с целых слов. «Буквам они научатся сами, — объяснял он. — Буквы порознь не имеют никакого смысла. Буквы начинают жить, только когда сходятся вместе».

В детском саду мы играли в ящике с песком, который «Банда» Эфраима сколотила после Великого Шоколадного Ограбления, и катались на старом тракторе «Кэйз» с железными колесами, переданном, несмотря на протесты Мешулама Циркина, в наш детский садик, а не в его музей.

Иногда из соседней лавки приходил Шломо Левин и приносил нам холодный сок или булочку. Булочки мы брали в рощу за Народным домом. Там рос дикий чеснок, память тех дней, когда дикие буйволы у источника насмехались над людьми и комары сражались с ними не на жизнь, а на смерть. Мы заталкивали эти длинные и душистые перья внутрь своих булочек.

«Приправить корочку чуть-чуть чесночком, — называла это воспитательница Рут. — А сейчас дети отправятся в рощу, чуть-чуть приправить корочку чесночком».

В коротких штанишках, в белых матерчатых шапочках, в грубых сандалиях, сшитых для нас Бронштейном-сапожником, маршировали мы в рощу, громко распевая по пути. Каждый год на Песах Бронштейн-сапожник принимал нас в своем бараке. Он давал нам в руки гири, чтобы наши взволнованные ступни как можно плотнее впечатались в кусок кожи, и обводил толстым и щекотным карандашом новый размер.

«Не разговаривайте, дети», — бормотал он, стиснув зубы, потому что держал во рту кучу меленьких гвоздиков. Не реже раза в неделю мы слышали, как он кричит от боли в туалете, что за его мастерской.

«Раньше, до того, как ты родился, у нас ни у кого не было таких сандалий. Авраам ходил в сандалиях из старых шин, а твоя мама и Эфраим вообще бегали босиком».

Мы шли в рощу гуськом, один за другим. Я всегда шел сзади, потому что я был «самый большой». Иоси, со злым лицом, шел слегка сбоку, высматривая гладкие камни для своей рогатки. Ури шел под платьем воспитательницы Рут. Только его ноги и сандалии выглядывали оттуда, словно задние лапки пчелы, с головой, ушедшей в глубины большого и сладкого цветка. Широкое лицо воспитательницы было безмятежно-спокойным. Со стороны она казалась четырехногой — две большие босые ноги спереди и две маленькие, в сандалиях, сзади.

«Благословенно лишь то, что сокрыто от глаза», — насмешливо и любовно сказал Пинес, увидев эту картину.

«Ты прекрати свои штучки, слышишь?! — кричала Ривка на сына. — Вся деревня о тебе говорит! Что это за фокусы?»

Но и пятилетние дети тоже не любят отказываться от своих удовольствий.

— Мне нравится так ходить, — сказал Ури.

— Но так не ходят! — вмешался Авраам.

— А ты молчи, — сказала Ривка мужу. — Ты-то сам какие песни распевал в девять лет?! Все небось слышали. Это твое яблочко недалеко от тебя упало.

— Рут мне разрешает, — сказал Ури.

— Интересно, что она ему разрешит еще через два года, — кипела Ривка.

— И Рут хорошо пахнет, — сказал Ури.

Из-за Ури Комитет распорядился, чтобы Рут приходила в садик в брюках, и ему самому пришлось удовлетвориться тем, что он время от времени, после полдника, подходил к ней, снимал рубашку, ложился к ней на колени и просил «сделать ему приятное на спине».

В первый день занятий дедушка взял полдня отпуска у деревьев и повел меня, Иоси и Ури в школу. Мы вошли в класс. Иоси подошел к стене, поднял глаза на большой плакат, который Пинес повесил над доской, и прочел, медленно и громко: «Не меч воина покорил Страну, а плуг земледельца».

Дедушка рассмеялся. «Ах ты, хитрюга, — сказал он, и Иоси покраснел от удовольствия. — Сидел себе тихонько рядом и все понимал».

Я был на голову выше всех остальных детей, и поэтому меня посадили сзади. Я положил свой ранец — немецкий кожаный портфель моего отца Биньямина — и увидел Пинеса, вошедшего в класс. Я уже успел получить от старого учителя несколько уроков. Когда мне было пять лет, он взял меня в апельсиновую рощу и показал продолговатое крытое гнездо с круглым отверстием сбоку.

«Это гнездо славки, — сказал он. — Птенцы уже улетели. Можешь сунуть туда руку и пощупать».

Внутри гнездо было выложено семенами крестовника и мягким, теплым пухом.

«Славка — наш друг, она уничтожает вредных насекомых, — сказал Пинес. — У нее маленькое тело и длинный хвост».

Он привел меня к себе, разыскал яйцо славки среди сотен пустых птичьих яиц, которые лежали у него в коробочках, и показал. Яйцо было тоже маленькое, бледное, с красными точечками на конце. Несколько дней спустя мы с ним прокрались сквозь кусты, чтобы послушать, как стрекочет влюбленный самец славки, и убедиться, что длинный хвост помогает ему уравновесить тело, а длинный острый клюв действительно приспособлен для поимки насекомых.

«Здравствуйте, дети. Меня зовут Яков». Его очки скользнули по лицам детей, на мгновенье остановились на моем портфеле, который раньше бывал набит немецкими пластинками, и улыбнулись. Этот портфель был у него дома в ту ночь, когда погибли мои родители, и потому уцелел. Перед началом занятий учитель принес мне его. «Завтра ты идешь в школу, Барух. Вот портфель твоего отца Биньямина. Я сохранил его для тебя».

Каждый год он входил в новый первый класс поздравить начинающих учеников. Первый урок он обычно использовал для того, чтобы рассказать какую-нибудь историю. На этот раз он рассказал о богатыре Самсоне [125], и рычание раздираемой львиной пасти, вырвавшееся из его горла, напугало всю школу.

— А теперь скажите, дети, почему нашего Самсона прозвали героем? — спросил он, кончив рассказывать.

— Потому что он победил льва, — сказала Яэль, внучка Рылова.

— Потому что он обрушил дом филистимлян, — сказал Иоси.

— Потому что он не боялся пчел. Он брал мед голыми руками, — сказал Миха, внук Маргулиса.