Хемлок, или Яды - Габриэль Витткоп Страница 61

— Мадам, позвольте выпить за ваше здоровье, - упрямо и настойчиво твердил он, снова и снова повторяя свою процедуру, которая заканчивалась всегда одинаково. Но брезгливая, пусть и сама захмелевшая Мари-Мадлен уже вышла из зала.

Шагая в одиночестве по улице Руа-де-Сисиль, Клеман повстречал игрока, чье лицо привело его в изумление, так как нельзя было даже вообразить столь полного сходства с Мари-Мадлен. Он счел это удивительным знаком, неясным предзнаменованием. Не в силах разгадать его смысл, Клеман постарался забыть об этом случае, но, еще пару раз столкнувшись с незнакомым игроком, воспользовался царившей в притонах свободой и заговорил с ним.

— Не желая, сударь, вас оскорбить и понимая, что любое сравнение бестактно, я все же хотел бы изумить вас, познакомив с женщиной, похожей на вас, как родная сестра. К тому же эта особа как раз приходится мне женой, - со смехом добавил он.

В тот же миг шелохнулась муаровая ткань, но этого никто не заметил. В тот же миг небесные хляби сотрясло оглушительное эхо, но его никто не услышал. В тот же миг в великую книгу судеб было вписано еще одно слово, но его никто не разобрал.

— Я люблю изумляться, сударь, и благодарю вас за желание доставить мне это удовольствие, - ответил незнакомец. Затем он представился Жаном-Батистом Годеном де Сент-Круа - капитаном кавалерии полка Траси, уроженцем Монтобана и побочным ребенком из добропорядочной гасконской семьи. Клеман пригласил его на следующей неделе в гости.

— Какой сегодня день? - рассеянно спросила Мари-Мадлен у Масетты, ставившей хозяйке ежедневный клистир.

— Думаю, четверг, барышня. Но я точно знаю, что сегодня - тринадцатый лунный день, когда дети рождаются хромыми и когда не след хворать. Этот день под несчастливым знаком, так что негоже начинать никаких новых дел...

— Ты так считаешь? - переспросила с безотчетной тревогой Мари-Мадлен, тут же об этом забыв.

Она писала вечером письмо, когда Клеман передал записку: ему бы очень хотелось познакомить ее с одним господином, который как раз зашел в гости. Если у нее есть желание, пусть спускается запросто и без всяких церемоний.

— Скажи господину де Бренвилье, что я сейчас приду, - велела она лакею, дописала письмо, не спеша закрыла чернильницу, а затем, прихватив с собой подсвечник, направилась к лестнице.

Они узнали друг друга мгновенно и молча встали лицом к лицу, словно предмет и зеркало (правда, не зная, кто из них что) и не видя вокруг ничего, кроме своего визави. Она отражалась в нем, одетом в доверху застегнутый серый камзол с огненными бантами, а он - в ней, в ее плоском, без единой тени лице цвета слоновой кости и терявшихся в темноте за спиной волосах; отражался в широкой ярко-красной робе, расходившейся гладким куполом под черным бархатным корсетом, а тем временем ее рука смыкалась над свечой темной раковиной, пронизанной розовыми и пурпурными прожилками, хрящиками и лепестками злаков, - пальчатым моллюском какой-то неведомой породы. Такой увидела себя Мари-Мадлен в глазах стоявшего перед ней мужчины в тринадцатый лунный день марта 1659 года...

Годен де Сент-Круа и его жена были людьми скромного достатка. Они занимали два обветшалых этажа в старом особняке фе-канских аббатов на улице Отфёй, и карету им заменял скверный маленький портшез, от которого отказывались один за другим все носильщики. Увязшая в долгах супружеская чета вела невероятно расточительную жизнь, на которую не хватило бы никакого дохода. Чтобы хоть как-то улучшить положение, Сент-Круа снял в Амбу-азском тупике комнату под алхимическую лабораторию, и, мечтая добыть золото, предавался дорогостоящим экспериментам, лишь приближавшим его разорение. Элизабет де Сент-Круа, дочь цирюльника и по совместительству хирурга, была немного старше мужа: очень худая, с неопределенного цвета волосами, слишком длинным носом и кривым ртом. Красивыми были только глаза, напоминавшие мокрые каштаны. Несмотря на полнейшее невежество, она отличалась своеобразным изяществом. Чрезвычайно пассивная, но при этом алчная (что объяснялось почти нищенским положением, не служившим, впрочем, помехой для оголтелого мотовства), Элизабет даже не пыталась предотвратить неминуемую катастрофу.

Молодой, хорошо сложенный, блистательный и галантный кавалер Сент-Круа обладал живым и гибким умом, позволявшим сыграть любую роль. Он напускал на себя благочестие с той же легкостью, с какой принимал святотатственные предложения. Нередко под маской набожности он добивался преимуществ, которые использовал для удовольствий, и при необходимости даже мог порассуждать о Боге, хотя и не верил в него, - порассуждать с тем же пылом, с каким пару минут спустя вел вольные речи. Необычайно чувственный, ветреный, но бешено ревнивый и самовлюбленный, он был способен порою на благородные поступки, если, конечно, те не требовали самопожертвования. В остальное же время пускался во все тяжкие. Он влюбился (или, возможно, ему почудилось, либо же просто так было выгодно) в эту изящную маленькую женщину с прекрасными нежными глазами, похожую на него, будто двойник. Часто с волнением замечая, как он подносит руку к сердцу и учащенно дышит, она расценила этот жест как признание в любви.

Мари-Мадлен думала о нем денно и нощно, жила лишь ради этих встреч, всегда казавшихся слишком краткими и редкими. Зная, что он должен прийти, она часами приводила себя в порядок, чистила белой тряпочкой лицо, сосала ароматные анисовые леденцы, чтобы приятно пахло изо рта, усердно протирала щеки виноградным спиртом, после чего наносила кремы, яичные румяна и свинцовые белила. Сент-Круа тем временем заигрывал, бросая томные взгляды, вызывавшие истому у нее самой. Наконец летом он прислал букет из маргариток, вьюнка, красных гвоздик и жасмина, и она тотчас расшифровала галантное послание: «Я не замечаю никого, кроме вас, сильно привязался к вам и страстно в вас влюблен. Полюбите же меня и вы!» В ответ она послала букет из водосбора и васильков: «Вы меня ужасно смущаете, и я не смею признаться в своих чувствах».

Но после доставленных от него буро-рыжих левкоев, означавших: «Я люблю вас еще сильнее», она отправила Сент-Круа имбирное варенье, чтобы дать повод прийти и поблагодарить ее. После бурной встречи они договорились о свидании - на следующий день в бьеврском доме. Там-то они и встречались целых тринадцать лет - в сумрачных комнатках или под мертвенными взорами древних римлян с выпяченной алебастровой грудью.

Едва оставшись наедине, любовники без единого слова бросились друг к другу и покатились по полу воющим от похоти, кусающимся, брызжущим слюной зверем о двух спинах.

Тогда-то Мари-Мадлен впервые достигла заветной вершины, что было равносильно падению в бездну, и наконец получила то, о чем всегда мечтала - воспарить и раствориться в неописуемом блаженстве. Очнулась же она мокрой и разбитой, утопая в собственных волосах и предвкушая грядущие воспоминания.

Став докладчиком, а затем орлеанским интендантом, Антуан д’Обре обосновался на своих землях в Виллекуа вместе с молодой женой из босеронской знати Мари-Терезой, чьи сросшиеся брови перечеркивали черной гусеницей лоб. Назначенный советником Александр почти неотлучно жил с молодой супружеской парой: он носил теперь очки и, не в силах к ним привыкнуть, устало щурился, то и дело их снимая.