Приключения Кавалера и Клея - Майкл Чабон Страница 61

— А почему этот малый не выходит? — поинтересовался Эл Смит. — Что с ним такое?

— Он говорит, у него слишком много работы.

Лав прыснул и тут же отвернулся, не желая оскорблять своим весельем полицейского или самого президента корпорации.

— А, черт, да будь он трижды… гм, в общем, выведите его, — процедил Смит. — Понравится ему это или нет.

— Я бы с удовольствием, ваша честь. Но к несчастью… — Харли осекся и еще немного потерзал свою физиономию здоровенной ладонью. — Мистер Кавалер сумел приковать себя наручниками к чертежному столу. Свою лодыжку, если точнее.

На сей раз мистер Лав ухитрился замаскировать свой смех приступом кашля.

— Что? — Смит ненадолго закрыл глаза, затем снова открыл. — Как он, черт побери, сумел это проделать? Откуда он эти наручники взял?

Тут Харли густо покраснел и пробормотал едва слышный ответ.

— Что? Не слышу? — рявкнул Смит.

— Это мои наручники, ваша честь, — признался Харли. — И, сказать правду, я вообще-то не очень понимаю, как он ими завладел.

К этому моменту приступ кашля у Лава стал уже совершенно неподдельным. Заядлый курильщик типа «три пачки в день», он уже довел свои легкие до жуткого состояния. И, дабы предотвратить публичную неловкость, смеяться старался как можно меньше.

— Понятно, — сказал Смит. — Что ж, капитан, пусть тогда пара ваших самых больших и крепких парней вынесет заодно и трижды проклятый стол.

— Он это самое, ваша честь… в общем, он туда встроен. Привинчен к стене.

— Так отвинитите! Короче, уберите отсюда сукина сына! Его трижды проклятая точилка для карандашей как пить дать взрывчаткой начинена!

Харли дал знак паре своих самых крепких сотрудников.

— Нет, погодите минутку, — сказал Смит, в очередной раз сверяясь с часами. Затем он сдвинул свой котелок на затылок, отчего стал выглядеть сразу и моложе, и свирепее. — Дайте-ка я с этим молокососом парой словечек перекинусь. Как там, говорите, его фамилия?

— Кавалер, ваша честь. Только я не вижу для вас никакого смысла…

— Я уже одиннадцать лет президент этого здания, капитан Харли. И за все эти годы я ни разу не посылал вас или ваших людей хоть пальцем тронуть кого-нибудь из жильцов. Здесь вам не какая-нибудь ночлежка в Бауэри. — Смит направился к двери «Эмпайр Комикс». — Надеюсь, мы можем посвятить одну минуту голосу разума, прежде чем всыплем этому самому мистеру Кавалеру по первое число.

— Ничего, если я пойду с вами? — спросил Лав. Он уже восстановился от своего приступа восторга, однако в его носовом платке теперь содержалось очевидное свидетельство какой-то бурой гадости у него внутри.

— Извини, Джим, но я не могу тебе этого позволить, — сказал Смит. — Это было бы безответственно.

— Ты можешь потерять жену и детей. Эл. А я — только деньги.

Смит посмотрел на старого друга. Перед тем, как Чапин Браун вбежал и перебил их сообщением об угрозе бомбы, они обсуждали вовсе не постройку моста через Гудзон, проект, который, как вскоре выяснилось, в связи с внезапным отходом Лава от общественной жизни так или иначе опять кончился ничем, а скорее твердые и часто во всеуслышанье оглашаемые взгляды текстильного магната на войну, которую Британия проигрывала в Европе. Преданный единомышленник Уилки, Джеймс Лав входил в число тех немногих крупных промышленников Соединенных Штатов, которые активно протестовали за вступление Америки в войну едва ли не с самого ее начала. Пусть даже сына и внука миллионеров. Лава, совсем как президента США, всю жизнь тревожили капризные либеральные побуждения, которые хотя и несколько судорожным, но все же вполне естественным образом (в конце концов, на его заводы брали как просто рабочих, так и членов профсоюза) сделали магната убежденным антифашистом. В его взгляды также несомненно внесло свой вклад напоминание, передававшееся в семье Лавов от миллионера к миллионеру, о колоссальном и длительном процветании, которое во время Гражданской войны принесли «Онеонта Вуленс» государственные контракты. Все это знал и более-менее понимал Эл Смит. Так он пришел к мысли о том, что игра со смертью в лапах американских фашистов содержала в себе определенную привлекательность для человека, который уже без малого два года тем или иным способом пытался ввязаться в войну. С другой стороны, этот человек году в 36–37-м потерял от рака свою жену, знаменитую красавицу: с тех пор до ушей Смита доходили смутные слухи о распутном поведении Лава, вполне возможно предполагавшем, что в той трагедии он потерял точку опоры или по крайней мере страх смерти. Чего Смит не знал, так это того, что единственный настоящий друг всей жизни Джеймса Лава стал одним из первых погибших (от «внутренних повреждений») в Дахау вскоре после открытия этого концлагеря в 1933 году. [4]Смит ни на секунду не подозревал и даже никогда бы не вообразил, что враждебность Джеймса Лава к немецким фашистам и их американским сторонникам была в самой своей основе делом глубоко личным. И теперь в глазах промышленника читался пыл столь горячий, что Смит был им одновременно и встревожен, и тронут.

— Отведем на разговоры пять минут, — сказал Смит. — А потом я велю Харли выволочь ублюдка за подтяжки.

Приемная «Эмпайр Комикс» представляла собой холодный простор мраморно-кожаного модерна, черную тундру, подмороженную стеклом и хромировкой. Общий эффект был столь же колоссальным, устрашающим и холодно-роскошным, что и дизайнерша обстановки, миссис Шелдон Анаполь, хотя ни Лав, ни Смит, разумеется, такой параллели не проводили. Напротив входа располагался полукруглый конторский стол, облицованный черным мрамором и прочерченный сатурновыми кольцами из стекла. Как раз за этим столом трое пожарных, чьи лица скрывали тяжелые сварочные маски, сидели на корточках, аккуратно тыча повсюду ручками от швабр. На стене над конторским столом висела картина с гибким гигантом в маске и темно-синем форменном костюме. Руки гиганта были широко распростерты, словно он собирался заключить кого-то в экстатические объятия, пока он вырывался из корчащегося гнезда железных цепей, что опутывали его чресла, живот и грудь. Спереди у него на форме имелась эмблема в виде стилизованного ключа. Над головой гиганта изгибались футовые в вышину буквы, гордо объявлявшие: ЭСКАПИСТ! Тем временем у его ног пара борцов с огнем ползала на карачках, обшаривая ящики и прочие внутренности конторского стола на предмет бомбы. Поблескивая масками, пожарные подняли головы, пока Харли проводил мимо них коменданта Смита и мистера Лава.

— Нашли что-нибудь? — поинтересовался Смит. Один из пожарных, пожилой малый, чей шлем казался ему слишком велик, покачал головой.

Мастерская по производству комиксов — или как она там называлась — не содержала в себе ни капли лоска и блеска приемной. Бетонный пол там был выкрашен светло-голубой краской и загажен окурками вперемешку с комками неудачных рисунков. Чертежные столы представляли собой уютное смешение мебели новехонькой и полуразвалившейся, зато с трех сторон сиял яркий дневной свет с красочным, если не захватывающим дух видом на отели и конторские башни города, зеленый значок Сентрал-парка, зубчатые стены Нью-Джерси, а также тусклый металлический блеск Ист-Ривер с темнеющей в отдалении железной мантильей моста Квинсбери. Окна были закрыты, и в помещении висела табачная пелена. В дальнем углу, у стены, где был опущен складной чертежный стол, горбился бледный молодой человек. Высокий и стройный, в мятой одежде, с болтающимися наружу полами рубашки, он энергично добавлял клубящиеся ярды дыма к и без того густой пелене. Эл Смит знаком велел Харли их покинуть.