Королевский лес. Роман об Англии - Эдвард Резерфорд Страница 6

Формально Годвин Прайд считался копигольдером ^[8]. Его лендлордом был местный аристократ, теперь владевший деревушкой Оукли. Означало ли это обязанность трижды в неделю вспахивать господское поле и склонять голову при виде лорда? Ничуть не бывало. Здесь не было больших полей, это был Королевский лес. Да, Прайд удобрял мергелем небольшое поле лорда, платил кое-какие скромные феодальные подати – к примеру, несколько пенсов за содержание свиней – и помогал вывозить лес. Но это была, скорее, рента мелкого арендатора. В действительности он жил, как жили его предки, занимался своим хозяйством и при случае добывал никогда не лишние деньги подработками, связанными с королевской охотой и охраной леса. Он был практически свободным человеком.

Лесным арендаторам жилось не так уж плохо. Были ли они благодарны? Разумеется, нет. Столкнувшись с чужеземным вторжением, Годвин Прайд сделал то, что делали при таких обстоятельствах на протяжении веков. Сперва пришел в ярость, потом пороптал и наконец с презрением и обидой заключил компромисс. А после принялся спокойно и методично вредить системе. Именно этим он и занимался нынешним утром под тревожным взглядом жены.

Он был ребенком, когда граничившую с его родовым участком землю включили в состав Королевского леса. Однако возле самого амбара им оставили полоску приблизительно в четверть акра. На ней устроили загон, где содержали скот в запретные периоды года. Обнесли забором, но что и говорить – загон был недостаточно велик.

А потому ежегодно весной, когда животных выгоняли в лес, Годвин Прайд его расширял.

Ненамного. Он был крайне осторожен. Всего на несколько футов зараз. Сначала, ночью, он сдвигал изгородь. Это была легкая часть работы. Затем, когда рассветало, он тщательно приводил в порядок землю, засыпая и маскируя место, где изгородь была раньше, и там, где нужно, укладывал заранее и тайно нарезанный дерн. Увидеть плоды своих трудов ранним утром было очень непросто, но для надежности он немедленно запускал на этот участок свиней, и через несколько недель земля становилась слишком грязной, чтобы что-нибудь рассмотреть. На следующий год история повторялась: загон незаметно рос.

Конечно, это было незаконно. Вырубка деревьев или кража куска королевской земли считались преступлением «vert». Мелкое посягательство вроде этого, то есть незаконное огораживание чужих земель, не было серьезным проступком, но все равно являлось преступлением наказуемым. Для Прайда же это было еще и тайным прорывом к свободе.

Обычно он заканчивал намного раньше и запускал свиней, которые вносили максимальный хаос. Но сегодня из-за большой оленьей травли Прайд решил, что спешить некуда. Все королевские слуги будут в Линдхерсте.

В лесном массиве в центральной части Фореста было несколько поселений. Первое – Линдхерст с оленьей западней. Поскольку «hurst» в переводе с англосаксонского означало «дерево», название, возможно, отсылало к некогда стоявшей там липовой роще. От Линдхерста дорога четыре мили тянулась через древний лес на юг до деревни Брокенхерст, где имелся охотничий домик, в котором любил останавливаться король. Оттуда дорога продолжала путь на юг близ речки, сбегавшей с кручи в крошечную лощину и далее – к побережью мимо деревни Болдр с крошечной церковью. Деревушка Прайда находилась в миле с небольшим от этой речки и приблизительно в четырех милях к югу от Брокенхерста – там, где древний лес сменялся обширной вересковой пустошью. По прямой от селения до Линдхерста набиралось миль семь.

Прайд знал, что охотники погонят оленей к западне с севера. Там соберутся все королевские слуги, никто сегодня не пожалует к нему.

Поэтому он с чуть ли не нарочитой неспешностью занимался своим делом, в душе посмеиваясь над тревогой и раздражением жены.

И был более чем удивлен, когда мигом позже услышал, как тихо вскрикнула жена. Подняв глаза, он увидел двух приближающихся всадников.

Для светлой оленихи утро прошло спокойно. Ее маленькое стадо, ничего не опасаясь, паслось несколько часов, пока солнце поднималось все выше.

Стадо состояло только из самок и детенышей, так как к этому времени года взрослые самцы начинали расходиться. Легкое вздутие боков показывало, что некоторые самки на сносях и через два месяца разродятся. Еще сопровождавший их молодняк был отлучен от сосцов. У годовалых оленят-самцов наметились выступы, которые годом позже превратятся в первые рога, – маленькие шипы. Уже очень скоро годовалые олени покинут матерей и уйдут.

Прошло некоторое время. Птичий хор сменился гармоничным чириканьем, к которому присоединились жужжание, гудение и стрекотание бесчисленных лесных насекомых. Была середина утра, когда старшая самка-вожак горделиво прошествовала в лесную кущу, дав понять, что наступило время дневного отдыха.

Олени верны привычкам. Да, весной они могут бродить в поисках подходящего корма, навещать посевы на окраине леса или, перескакивая через изгороди под покровом ночи, объедать мелких арендаторов вроде Прайда. Но старая самка была осторожным вожаком. Этой весной она только дважды покидала квадратную милю, где обычно находилось ее стадо, и если такие молодки, как светлая олениха, теряли покой, то она ничем не показывала, что намерена удовлетворить их чаяния. Таким образом, они пошли той же тропой, какой всегда отправлялись к месту отдыха – приятной и потаенной опушке в дубовом лесу, где самки послушно приняли привычные позы: улеглись с подогнутыми ногами и поднятой головой, подставив спины ветерку. На ногах остались лишь некоторые годовалые самцы-непоседы; они начали резвиться на опушке под зорким присмотром старой самки.

Светлая олениха тоже улеглась и тут же подумала о понравившемся ей самце.

Он был красивый и молодой. Она приметила его во время последнего гона осенью. Тогда она была слишком мала, чтобы принять участие, но видела, как покрывают зрелых самок. Вместе с другим молодняком он наблюдал в стороне от небольшой брачной поляны; по величине рогов она предположила, что на следующий год он будет готов претендовать на собственный участок.

Самец лани проходил несколько стадий роста, соответствующих величине отростков, которые он сбрасывал по весне, чтобы дать место новым и лучшим для следующего брачного сезона. Шипы одногодок сменялись небольшими отростками двухлеток. И так каждый год, но только в пять лет появлялись рога, положенные самцу. Но и тогда должно было пройти еще два-три года, прежде чем самец созреет полностью, а рога разовьются в великолепную корону взрослой особи.

Тот самец был все еще юн. Она не знала, откуда он пришел, так как самцы прибывали на брачные поляны с родных стойбищ, находившихся в других частях Королевского леса. Вернется ли он нынешней осенью? Достаточно ли вырастет и окрепнет, чтобы вытеснить хозяина более престижного места? Почему она его выделила? Она не знала. Она видела крупных самцов с могучими рогами, мощными плечами и толстой шеей. Сонмы самок охотно окружали их поляны, где воздух густел от едкого запаха, который едва не кружил голову светлой оленихе. Но, заметив молодого самца, кротко ждавшего с краю, она почувствовала что-то еще. В этом году его рога будут больше, тело крупнее. Но запах останется прежним: острым, но для нее – сладким. Когда наступит брачный сезон, она пойдет именно к нему. Она смотрела на верхушки деревьев, освещенные утренним солнцем, и думала о нем.