Белая хризантема - Мэри Линн Брахт Страница 6

После того как девушки записались в журнал, их отвели в маленький кабинет. Обшарпанные кремовые стены обклеены пропагандистскими плакатами, превозносящими выгоды добровольной службы в японской армии. Такие же висят на рынке, где рыбаки и хэнё сбывают дневной улов землякам и японским солдатам. Люди на плакатах улыбаются, их японские глаза блестят. Хане никогда не нравились эти картинки. Они сродни тем фальшивым улыбкам, что возникают на лицах торговцев, когда на рынке появляются солдаты.

Отец – единственный из взрослых, кто не способен лицемерно улыбаться. Его простецкое, заурядное лицо искажало не подобострастие, а гнев, порожденный гибелью брата. Если солдат, стволом винтовки ворошивший на прилавке морских гадов, натыкался на яростный взгляд отца, он тут же терялся. Руки начинали дрожать, и он поспешно уходил, в смятенном молчании.

Хана много раз наблюдала такую сцену и неизменно спрашивала себя, что же видит солдат в отцовских глазах – боль или нечто более грозное. Быть может, предвестие собственной гибели? Хана с радостью смотрела, как солдат словно ошпаренный торопится прочь.

Стоя с девушками среди бумажных лиц, лучащихся фальшивым счастьем, она пробовала дать волю гневу, чтобы всякий, кто взглянет на нее, отшатнулся, потрясенный яростью в ее взгляде. Возможно, и она обладает этим отцовским даром. Хана еще немного приободрилась.

– Одеваться! – заорал солдат.

Он раздал девушкам песочного цвета платья, нейлоновые чулки, белое ситцевое белье. Платья разного покроя, но все из одной материи.

– Зачем это? – прошептала одна из девушек по-японски.

– Наверное, форма, – ответила другая.

– Куда нас увезут? – с ужасом спросила третья, та, что, на взгляд Ханы, была едва ли старше ее сестры.

– Это для Женского патриотического корпуса. Учитель говорил, туда набирают добровольцев, – сказала девушка, стоявшая рядом с Ханой. Голос у нее был уверенный, но сама она дрожала.

– Для чего добровольцы? – хрипло выдавила Хана.

– Молчать! – крикнул солдат из-за двери и стукнул прикладом об пол. – Две минуты!

Девушки поспешно переоделись и выстроились рядком возле дальней стены. Дверь распахнулась, и все съежились. В комнату вошел капрал Моримото, оглядел Хану и только потом изучил остальных девушек. Он ее поймал, он ее и отправит на чужбину. Хана старалась запомнить его лицо – надо знать, кого проклинать, когда вернется домой.

– Хорошо. Очень хорошо. Теперь ступайте и подберите обувь. Потом возвращайтесь в грузовик. – Он выпроводил их жестом, но Хану придержал за руку: – В платье ты выглядишь гораздо моложе. Сколько тебе лет?

– Шестнадцать, – ответила она, пытаясь высвободиться, но его пальцы впились в локоть.

Моримото словно обдумывал ответ, наблюдая за ее исказившимся лицом. Хана опустила голову, но он взял ее за подбородок и заставил посмотреть на него. Казалось, он упивается ею – будто утоляет жажду.

– Эта поедет со мной.

Он разжал пальцы.

Стоявший за дверью солдат отдал честь и увел Хану выбирать обувь. Она взяла пару бесформенных туфель. В коридоре, привалясь к стене, стоял какой-то старик, он отвернулся, когда она проходила мимо. Ей стало тошно от его трусости, но она тут же простила – ему страшно. На острове все боялись. Солдату ничего не стоит проломить корейцу голову, а если родные потребуют наказания за убийство, то их дом сгорит дотла или же вся семья бесследно исчезнет.

На улице девушек обжег холодный ветер. Похоже, боги перепутали времена года и с приближением летней ночи решили отрядить им в конвоиры стужу. Работавший вхолостую двигатель заглушал рыдания, в которых зашлись девушки, осознав, что их и вправду увозят из дома. Хане не хотелось отрываться от группы. Солдат подтолкнул ее к кабине, она упиралась, рвалась за последней девушкой к кузову.

– Эй, тебе не туда. Вон там твое место. – Солдат тычком направил ее к распахнутой дверце кабины.

Девушки смотрели на Хану из кузова, на лицах – страх пополам с отчаянием. Бредя к дверце, Хана думала, что к страху и отчаянию примешалось и облегчение – их не тронули.

Она села рядом с водителем. В грузовике было не теплее, чем снаружи. Шофер покосился на нее, но тут же устремил взгляд вперед: в кабину залез Моримото. От него пахло табаком и спиртным.

Они молча ехали сквозь ночь. Хане было слишком страшно, чтобы смотреть на солдат, и она сидела неподвижная, точно камень, стараясь не привлекать их внимания. Солдаты не разговаривали ни с ней, ни между собой, тоже бесстрастно глядели вперед. Побережье скрылось, черная глыбища горы Халла ^[4] выросла и осталась позади, когда они достигли дальнего края острова. Водитель опустил стекло и закурил. Снаружи повеяло океаном, и Хана впитывала этот умиротворяющий запах, пока грузовик петлял по серпантину, спускавшемуся к проливу, что отделял Чеджу от южной оконечности материковой Кореи. Хану замутило, она прижала руки к животу, сдерживая тошноту.

У каменистого берега далеко внизу она различила какое-то большое судно. Вскоре грузовик остановился у причала. Когда девушки и Моримото вылезли, водитель козырнул капралу. Солдаты отвели новоприбывших к толпе женщин, сгрудившихся в подобии загона. Морские птицы кричали в вышине, не ведая о происходящем внизу. Как бы Хана хотела расправить крылья и взмыть к ним, в небо. Солдат покрикивал, направляя женщин и девушек на паром. Пленницы молчали.

Взбираясь по ступеням на верхнюю палубу, Хана смотрела под ноги. Каждый шаг все дальше уводил ее от дома. Она еще ни разу не покидала остров. Мысль, что ее отправляют в другую страну, наполняла ужасом, от нее слабели ноги, отказываясь делать очередной шаг. Если она окажется на борту этого судна, то, может, уже никогда не увидит родных.

– Шевелитесь! – надрывался солдат.

Девушка сзади толкнула ее в спину. Выбора нет. Хана попрощалась с домом. С сестрой, по которой будет тосковать в первую очередь. И все же Хана радовалась, что спасла ее от своей участи, что бы ни сулило будущее ей самой. Она попрощалась с матерью, которой желала спокойного моря. С отцом – ему она желала стойкости в море, но втайне просила ее разыскать. Она представляла, как его рыбацкая лодка следует за паромом, готовая доставить ее домой. Глупо, конечно, но она вцепилась в эту картинку.

Вдоль верхней палубы тянулись двери, ведущие в крошечные каюты, и Хану с девушками из грузовика затолкали в одну из них, и без того уже набитую битком. Там было не меньше тридцати пленниц. Все одеты в такую же форму, и на всех лицах написан такой же страх.

В дороге кое-кто из девушек делился той небогатой едой, что успели запихнуть в карман. Некоторые солдаты, проникшись сочувствием, подкармливали пленниц – пара рисовых шариков, полоска сушеного кальмара; одной девушке досталась груша. Но большинство были слишком напуганы, чтобы есть. Молодая, никак не старше двадцати лет, женщина дала Хане рисовый шарик.