Шоколадные деньги - Эшли Прентис Нортон Страница 6

– Мак говорит: «Да, у Мэгс скоро день рождения». Слава богу, думаю я. Нет, правда. Не придется открывать дурацкую шкатулку и не выдавливать всякие там наигранные «спасибочки». Пора возвращаться к насущным делам. Но от упоминания о подарке у него пропала эрекция. Я решаю дать ему передохнуть и говорю только: «Плевать мне, для кого он. Мне просто хочется знать, что там». А он в ответ: «Ожерелье из таитянского жемчуга». Но я-то знаю, что у него капусты не хватит купить что-то путное. Такое, что выведет из себя других женщин, когда Мэгс это наденет. Готова поспорить, чертова побрякушка в кулачке у нее уместится. Все становится скучным, поэтому я щелкаю пальцами и говорю: «Хватит!» Он возвращается в постель. Я решаю перекатиться, забросить ему ноги на шею и крепко сжать. Он натирает свой член гелем, и я ввожу его себе во влагалище. Мой анус теперь вне доступа. Пусть-ка дома попробует.

На следующий день Бэбс идет в ювелирный магазин и покупает себе жемчужное ожерелье с бриллиантами. Едва переступив порог, она мне его показывает. Жемчужины огромные, как серые градины, а бриллианты – как яркие лучики серебряного солнца, которые распорют тебе шею, если наденешь слишком быстро.

Дав мне подержать ожерелье, она заговорщицки говорит:

– Вот какие жемчуга полагается получать в подарок. Если мужик не может их себе позволить, пусть дарит букеты.

На следующее утро я поздно спускаюсь к завтраку. Наша повариха Лили варит мне овсянку с корицей. Лили я люблю больше всех на свете. Даже больше Брук Шилдс. Она черная, выросла в Теннесси и всегда называет меня «сахарок». Волосы у нее черные, с седыми прядями. Она полная и плотная, и лицо у нее некрасивое, но если бы мне позволили выбирать себе маму, я выбрала бы Лили. Лили работает в нашей семье с тех пор, как Бэбс исполнилось восемнадцать. Она – единственный человек, кто не боится Бэбс. У нее есть Иисус.

Я сажусь за пустой стол. Стейси разрешено спать допоздна, потому что я сама могу одеться и на автобусе поехать в школу. Лили подходит ко мне и говорит:

– Твоя мама уехала на несколько дней. Она отправилась с мисс Талли в Париж.

Талли пришла на смену Энди, и хвала за это небу. Талли надо мной не насмехается, и вообще она ничего. У нее есть дочь, которую зовут Фрэнсис. Мы одного возраста, и она тоже милая.

Поездка Бэбс для меня сюрприз. Обычно Бэбс начинает обсуждать путешествие задолго до его начала, показывает мне карты и рестораны в справочнике «Мишлен», которые обвела кружком. Как-то она мне сказала, что однажды возьмет меня с собой в Лондон. На «Конкорде». Она не сказала когда, но я до сих пор возбужденно предвкушаю.

– Когда она вернется, Лили? – спрашиваю я.

– В пятницу или субботу, наверное, – отвечает Лили, убирая со стола мою тарелку.

Это особое баловство, ведь Бэбс всегда заставляет меня мыть за собой посуду. Когда она «уезжает в путешествие», для меня наступают мини-каникулы. Мы с Лили играем в карты и читаем ответы на письма читателей в колонке Энн Лэндерс. Стейси тоже довольно мила со мной. Она позволяет мне мастерить ей пепельницы из блесток, клея и старых банок из-под «Маунтин Дью». Мы даже смотрим вместе телевизор.

Как бы я ни развлекалась, я все равно скучаю по Бэбс. С нетерпением жду ее возвращения.

Тем вечером Лили заглядывает ко мне в комнату пожелать доброй ночи. Едва она уходит, я прокрадываюсь в спальню Бэбс. Я люблю трогать ее вещи. Воображать себя ею.

У Бэбс персиковый период. Ее комната полнится этим цветом. Персиковый не вполне укладывается в цветовую палитру Бэбс. Слишком приглушенный. Наводит на тошнотворную мысль о плодах. Но персиковый – более утонченный, чем оранжевый. Он обходится дороже, и большинство женщин, когда они обставляют спальни, о нем даже не вспоминают.

Покрывало на кровати Бэбс – шелковое. Мои пальцы беззвучно и легко скользят по нему, когда я вывожу какие-нибудь узоры, обычно мое имя. Подушки и простыни у нее – от «Лерон». Один комплект постельного белья стоит как свадебное платье. Все постельное белье – с красивым растительным орнаментом, а еще на него нашиты именные ленточки «Бэбс». Наша горничная Делайла меняет и гладит его два раза в неделю, но от него все равно пахнет Бэбс. Я ложусь на ее кровать и почти сразу засыпаю.

Позже меня кто-то будит. Даже не придя в себя окончательно, я пугаюсь. Инстинкт.

Но на сей раз это не Бэбс. Это Мак. Он мягко гладит меня по голове. Терпеливо ждет, когда я вынырну из сна. Совсем не похоже на Бэбс, которая просто выдергивает меня из забытья всякий раз, когда приходит ко мне в комнату поболтать после полуночи.

Мак. Я впервые с ним наедине.

Он так часто бывает в пентхаусе, что швейцар просто его впустил. Даже не позвонил наверх предупредить. Я удивлена, что проспала его приход. Обычно я сразу понимаю, что он пришел к Бэбс. Он словно бы вбирает в себя всю энергию вокруг, отвлекает от меня. Ночи Мака – единственные, когда я способна полностью расслабиться. Пока Мак в пентхаусе, пока он мнет простыни Бэбс, она занята и искать меня не станет.

Я открываю глаза, медленно моргаю. Мак легонько касается моего плеча. Я сажусь. В комнате полутемно, но кое-что разглядеть можно. Свет из коридора падает на кровать, разбивая тьму на отдельные силуэты. Мак наклоняется ко мне так близко, что наши носы почти соприкасаются. Я щекой ощущаю его дыхание. Глаза у меня щиплет. Наверное, он пил.

На Маке плащ цвета хаки. В руке дипломат. Синий костюм, белая офисная рубашка. Невзирая на поздний час, его одежда выглядит свежей и отутюженной. Возможно, это фокус, доступный лишь людям с большими деньгами. У Мака они «старые». Безымянные. В отличие от денег Бэбс, у его денег нет имени или титула. Они просто старые, точно лежат где-то на чердаке. Пыльные, но ценные.

Я смотрю на него снизу вверх. Он красивее любого актера в кинофильмах. Он проводит рукой по волосам, немного их ероша. Непроизвольный мелкий жест, который так раздражает Бэбс. «Если ему нужно занять чем-то руки, пусть закуривает, мать его». А мне нравится смотреть, как он так делает. Словно он знает, что человек не вправе быть таким красивым, и пытается придать себе недостатков. Дать и другим шанс.

– Где Бэбс, малышка? – начинает Мак.

Я уже до мелочей знаю его интонации. Я знаю, как он просит Бэбс налить ему выпить, знаю хрипловатые рулады, какие он выводит, когда они с Бэбс занимаются сексом. От того, что, разговаривая со мной, он теперь называет ее не «твоя мама», как в день нашего знакомства, а Бэбс, мне становится грустно. Теперь даже он знает, что Бэбс может быть – всегда и только – Бэбс. Она никогда не меняется, даже ради меня. А еще мне не слишком нравится обращение «детка». Из его уст оно звучит не ласково, нет, это – просто ленивое словечко, которое он вворачивает, когда разговаривает с девочками, которые ничего для него не значат.

– Она вот уже несколько дней не отвечает на звонки, – продолжает он. – Я начал волноваться.

Я хочу сказать, что Бэбс не из тех, за кого волнуются, но говорю только: