Что я натворила? - Аманда Проуз Страница 6

На то, чтобы к Кейт постепенно начали возвращаться уверенность в себе и чувство собственного достоинства, ушло почти три года. Будучи замужем за Марком, она практически не замечала их отсутствия и только теперь начала осознавать, что правда чего-то стоит, что у нее есть своя история. Теперь Кейт могла, наконец, сказать «нет», не почувствовав себя виноватой, — причем на что угодно, будь то приглашение на чай или сексуальное домогательство. Кейт наконец поняла, что имеет полное право отвечать «нет».

Кейт знала, впрочем, что воспоминания о ее несчастной жизни будут преследовать ее до конца дней; словно губка, она впитала весь этот ужас, и он навсегда остался в ней. Если бы у женщины был выбор, она предпочла бы всплеск эмоций, печаль, которая после кратковременной истерии оставила бы ощущение чистоты. Но все получилось совсем не так. Наоборот, Кейт страдала по чуть-чуть и, будучи все время подавленной, неуклонно менялась как личность. Кейт приняла это с долей обреченности. Она больше не боялась Марка. Воспоминания о супруге превратились в неясные призраки прошлого — перед зеркалом или лежа в постели она иногда видела его. Но даже эти сиюминутные вызывающие дрожь воспоминания не могли сравниться для Кейт с ужасом, среди которого она жила во время их с Марком брака.

А вот потеря контакта с детьми легла на душу Кейт мертвым грузом. Она часто испытывала приступы резкой, почти физической боли при одной мысли о них. В эти минуты у женщины перехватывало дыхание, и кусок не лез в рот, если такой приступ случался во время еды. Ей постоянно снились Лидия и Доминик, и просыпалась Кейт каждый раз в слезах, вспомнив о ямочках на пальцах Лидии, когда та была совсем маленькой, или о голубой шерстяной перчаточке Дома, брошенной на замерзшую дорожку сада. Ужасная тоска, гложущая ее изнутри, мешала сосредоточиться. Она изнуряла женщину своим постоянным присутствием. Но, словно человек, мучающийся от жажды в пустыне, Кейт никак не могла справиться с этой проблемой. С ее языка то и дело срывались слова оправдания, мольбы о прощении, но так как дети ее услышать не могли, все это казалось безнадежным, и Кейт лишь еще больше расстраивалась. Как бы она ни пыталась объяснить, сотрудники тюрьмы не могли или не хотели понять, что женщину беспокоило не само пребывание за решеткой. Ей просто нужно было побыть наедине со своими детьми, всего час или два, объяснить им, утешить их и успокоить. Кейт часто вспоминала, как кормила своих детей, когда они только-только родились, — таких крохотных, таких идеальных и таких любимых. Мысль о них постоянно крутилась в ее голове, и воспоминания не оставляли ее днем и ночью. Она представляла, как их крошечные пальчики скользят по ее растянутой бледной коже с тонкими синими венами, их маленькие ротики в постоянном поиске; как они лениво моргают, наевшись, уже готовые погрузиться в сон. Сердце Кейт сжималось от знакомого чувства тоски, которое почти не притупилось, хотя прошло уже много лет. Если бы она могла вернуться в то время и найти в себе мужество все изменить…

Шум тапочек по линолеуму подсказал Кейт, что пришла почтальонша. Неряшливая девушка, работавшая тюремным почтальоном, приблизилась к камере, остановила тележку и зашуршала, роясь в стопке с картонными конвертами. Кейт всегда предчувствовала, когда ей должно было прийти письмо. Она улыбнулась, представив себе, как ее сестра выводит строчки за своим маленьким столиком, периодически отхлебывая из чашки крепкий кофе и протирая столешницу. Прекрасная, прекрасная Франческа.

Через открытую дверь почтальонша бросила конверт на кровать Кейт. Судя по всему, самой ей никто никогда писем не писал, и поэтому девушка не имела представления о том, сколько радости может принести обычное письмо.

— Спасибо, — искренне поблагодарила ее Кейт.

Девушка кратко кивнула. Благодарность ее не очень интересовала; она работала исключительно за свои пару центов зарплаты.

Как гурман, смакующий вкуснейшее вино или отборный сыр, Кейт научилась открывать письма без спешки. Она всегда оттягивала эту процедуру до последнего, держа конверт и внимательно всматриваясь в штамп, чувствуя вес письма в своей руке и разглядывая паутину строк, где написан адрес. Она осторожно проводила большим пальцем по цифрам номера своей камеры, написанных черными чернилами в левом верхнем углу; ей было не важно, что письмо уже открывали, чтобы просмотреть содержимое — красными чернилами на конверте было написано «РАЗРЕШЕНО». На секунду или две Кейт удалось отбросить мысль о том, что кто-то из тюрьмы уже прочитал все предназначавшееся только ей, она притворялась, что находится где-то совсем в другом месте, где может свободно узнавать последние новости и связываться с остальным миром.

Кейт перевернула коричневый прямоугольник, так что тот лег в ее ладонь. Сердце дрогнуло. Перед глазами женщины был не скачущий почерк сестры, а идеально точные штрихи, выведенные рукой дочери Кейт.

— Ой! Это от Лидии!

Кейт не знала, кому она это кричала, слова вырвались сами собой. Словно радость выплеснулась из ее души.

— Рады за тебя, милая, — послышался равнодушный ответ из соседней камеры.

За три года это письмо было всего лишь вторым от ее дочери. Предыдущее Кейт зачитала почти до дыр. И теперь этот драгоценный новый талисман обещал подарить женщине сладостные часы для размышлений. Она очень быстро выучит каждое слово, но самих слов и их значения будет недостаточно. Держать этот лист бумаги и следить за словами, которые пальцы ее дочери нанесли на него, — это куда более сильное впечатление, чем просто вспоминать о написанном. Неописуемым удовольствием было и вдыхать аромат листа, в котором чувствуется смутный намек на аромат кожи ее дочери, оставшийся от легчайшего прикосновения ее запястья. В тот день Кейт прочла и перечитала эти две страницы по меньшей мере раз двадцать. А в последующие дни этот ритуал занял прочное место в ее распорядке дня.