Простить нельзя помиловать (сборник) - Юлия Лавряшина Страница 6

Она прокричала это, уже не пытаясь скрыть упрек, почти ненависть к тому необъяснимому магнитизму Матвея, перед которым она не могла устоять. Он притянул ее так мощно, что освободиться и при этом остаться в живых было уже невозможно. И все же, если бы Маша позволила вырваться тому, что жгло горло: «Ты лишил меня счастья!», это было бы правдой. Счастливой она себя не чувствовала.

– Мне нужно было испариться еще тогда… Весной. Когда было не поздно.

– А ты смог бы? – Маша напомнила себе любую из миллионов женщин, ищущих подтверждения необратимости любви, охватившей их. Она поежилась.

Матвей смотрел на застывшую перед ними дорогу.

– Не знаю. Как узнать, если я уже поступил по-другому?

– Действительно…

– Я стараюсь быть честным.

– Мы живем в грехе, а ты говоришь о честности?

– Я считал, что мы живем в любви… Стой! – он приказал это будто себе самому и повернул к ней лицо, готовое к смеху. – Я придумал! Раз наступает год Лошади, мы должны подарить им лошадь!

Его фантазии Машу уже не поражали, именно они сделали их телевидение популярным у зрителей. Она лишь уточнила:

– Живую?

– Ну, не смердящий же труп!

– Идея грандиозная. Только сначала придется подарить им усадьбу с конюшней.

Матвей разочарованно пробормотал:

– Да, действительно. Это мне сейчас не по карману…

«Слишком много затрат в последнее время», – она опять подумала о телевидении. Маша прекрасно знала, все вокруг считали, будто она задурила голову богатому парню только ради своей карьеры. И было бесполезно объяснять каждому, что любимому человеку хочется подарить все самое лучшее. К тому же тогда следовало бы добавить: на самом деле Матвей ошибся…

Ее вдруг осенило:

– А что, если нам с тобой купить лошадь?

– Легко! И задобрить их этой скотиной? – сразу сообразил Матвей.

– Мелко, я знаю. – Маша почувствовала, как улыбка становится заискивающей.

Он заговорил виновато, быстро поглядывая на нее:

– Не в этом дело. Понимаешь, пока не видишь, не можешь и хотеть этого… чего-то… так сильно, чтобы переступить через себя. Мечту тоже можно видеть, как вживую. Только разве твои пацаны мечтают о лошади?

Маша тронула руль:

– Поехали. Ты прав. Они не хотят лошадь.

– А чего они хотят? Каждый из них. Ты знаешь? Ну, вспомни! Мы купим.

У нее вырвался недобрый смех.

– Они хотят вернуться в прошлое, – сказала она уверенно, потому что временами сама нестерпимо этого хотела. – На год назад. Тогда был веселый декабрь…

Несколько минут Матвей молчал, а когда она уже далеко ушла в мыслях от последних слов, вдруг сказал:

– Где-то он должен быть, этот ход в прошлое. С чего бы столько писали о перемещениях во времени, если бы на самом деле его не существовало?

– О скатерти-самобранке тоже писали…

Он тут же отвлекся и пожаловался:

– Есть хочется!

– Ты опустишься до придорожной забегаловки?

– Легко! Нам еще час ехать, не меньше. Мой желудок уже сожрет сам себя.

«Сердце тоже может сожрать себя. Раньше я этого не знала». Маша отвернулась к окну, но быстро устала от того, как взгляд перескакивает с устрашающе торчавших веток голого куста на озябшую березу, потом на брошенную покрышку, потом…

– У тебя такое лицо, что впору сказать: «Лучше бы мы не встретились», – Матвей пытался улыбаться, ведь это звучало слишком страшно. – Так могло быть… Ты не приехала бы на тот телефестиваль. Послали бы кого-то другого…

– Это был мой материал, кого еще могли послать? – вяло возразила она.

– Да могли бы! Уж ты-то знаешь… Да и я мог заняться не телевидением, а…

– Металлорежущими станками, – Маша сказала наобум, а получилось – напомнила себе о муже.

Ему тоже вспомнился Аркадий:

– Или стриптизом.

– Да-да, – ей не хотелось шутить. И откликаться на шутки тоже не хотелось.

Он спросил:

– Помолчим?

Маша не ответила. Ее память, как в игральном автомате, вдруг выбросила тот день, когда она угодила в поток энергии, который несся вслед за Матвеем. На том фестивале работали мастер-классы, и в одной из студий снимали короткометражку для новой региональной передачи, в которой зрителям предлагалось выбрать финал истории. Предусматривался интерактивный опрос и дискуссии в студиях областных центров, и все это могло вылиться во что-то интересное. По крайней мере, так показалось Маше, которая осталась на съемку, пожертвовав очередным просмотром конкурсных работ. Легко! К тому моменту она видела Матвея только издали (разве можно его не заметить!), а тут решила, что он – режиссер, потому что все в студии слушали только его. Потом уже выяснилось, что он из тех продюсеров, которые на самом деле и определяют судьбу фильма.

– Я хочу, чтобы этот план ты слегка завалил, получится динамика, – убеждал он оператора, все показывая руками. – Крупняки потом снимем, сейчас давай диалоги.

Пока работали артисты и операторы, Матвей стоял у одного из них за спиной и чуть ли не обнимал его, воздев руки, так ему хотелось управлять и камерой тоже. Игнорируя настоящего режиссера, маленького, похожего на обиженного хомячка, он обращался к актрисе, классически красивой, как отметила про себя Маша:

– Я попросил бы вас, когда будем снимать крупным планом, сделайте движение бровями. Да, вот так! Наезд на зеркало! Вот, план сразу ожил. Еще раз. Все, пишем.

От напряжения, которое возникло в ней в какой-то момент и так и задержалось, Маша вытянула шею, следя не только за тем, как Матвей работает, но и ловя каждый его жест и интонацию: как он морщит большой, выпуклый лоб, взмахивает длинными руками, ничего не замечая в своей увлеченности происходящим, как всем лицом откликается на игру актеров. Вдруг их взгляды встретились, и он ей улыбнулся. Если бы он этого не сделал, Маша бережно унесла бы из студии лишь восхищение его профессионализмом, но Матвей покорил ее этой улыбкой, посланной поверх голов десятка присутствующих в студии людей. Она так растерялась, что не сообразила улыбнуться в ответ.

Даже обманчивый свет жарких софитов не смог скрыть от нее зеленый цвет его глаз. Как у той беды, про которую они пели с девчонками в школе. Правда, эти были почти бирюзовые. Таких глаз она еще не видела. И ей вдруг показалось, что всю свою жизнь она искала именно эти глаза. Их неземной свет, который способен перенести в другую реальность.

«Я нагнетаю, придумываю, – пыталась она убедить себя в те безумные дни, когда рыскала взглядом по залу, по коридорам с единственной мыслью: «Где он? Где?» – У меня ведь все уже сложилось, этим нельзя рисковать. Менять я ничего не собираюсь. Мне просто понравились эти ощущения… Эти замирания в груди… в животе… Эти сны, в которых я все время плачу и говорю ему почему-то по-английски: «Ты – моя мечта… Моя мечта». Но я ведь прекрасно знаю, что мечты никогда не сбываются. Я уже выросла из этих детских стремлений к мечте».