Каменная подстилка - Маргарет Этвуд Страница 6

У нее неплохо получалось сочинять, во всяком случае – для таких журналов. В детстве она читала сказки с иллюстрациями Артура Рэкема и иже с ним – кривые узловатые деревья, тролли, загадочные девы в развевающихся одеяниях, мечи, перевязи, золотые яблоки солнца ^[1]. Чтобы создать Альфляндию, довольно было лишь слегка расширить тот пейзаж, поменять костюмы и выдумать имена.

Еще она в то время работала официанткой в забегаловке, которая называлась «Снаффи», в честь героя мультика – деревенского дурачка. В забегаловке подавали кукурузный хлеб и жареную курицу. В дополнение к зарплате сотрудники могли есть курицу сколько влезет, и Констанция выносила контрабандой куски для Гэвина. Работа была очень тяжелая, менеджер лапал официанток, но с чаевыми на круг выходило неплохо, особенно если работать сверхурочно, как Констанция.

Тогда девушкам так полагалось – работать на износ, поддерживая мужчину и его уверенность в том, что он гений. А что делал сам Гэвин, чтобы платить за квартиру? Мало что, хотя Констанция подозревала, что он приторговывает травкой. Время от времени они покуривали вместе, хотя и не часто, потому что Констанция от дыма кашляла. Все это было очень романтично.

Поэты и фолк-певцы, конечно, посмеивались над ее альфляндскими историями. Что тут такого? Констанция и сама над ними посмеивалась. Ширпотреб, который она выпекала пачками, лишь через много лет обрел подобие респектабельности. Кое-кто из богемы признавался в чтении «Властелина колец», хотя тогда это полагалось оправдывать интересом к скандинавской лингвистике. Но поэты единодушно считали, что пачкотня Констанции не дотягивает до уровня Толкина. Сказать по правде, так оно и было. Они дразнили ее, утверждая, что она пишет про садовых гномов, и она в ответ шутила, что так оно и есть, но сегодня гномы выкопали горшок золотых монет и ставят всем по пиву. От пива поэты не отказывались никогда. Они провозглашали тосты: «За гномов, да не оскудеет их борода! Гном – в каждый дом!»

Поэты смотрели свысока на тех, кто продает свое перо за деньги. Но на Констанцию это не распространялось, ведь Альфляндия изначально была поделкой, творимой на продажу. Кроме того, Констанция шла на это ради Гэвина, как и подобало истинной Прекрасной Даме. И еще она не была такой дурой, чтобы воспринимать свою писанину всерьез.

Но одного они не знали. Констанция воспринимала свою писанину всерьез, причем все больше и больше. Альфляндия принадлежала ей одной. Ее убежище, ее твердыня. Здесь она могла укрыться, когда меж ней и Гэвином шли раздоры. Она мысленно проникала через невидимый портал и блуждала по темным лесам, по благоуханным лугам, вступая в военные союзы и разбивая врагов, и никто не мог войти в Альфляндию против ее воли, поскольку портал закрывался пятимерным заклинанием.

Она проводила там все больше и больше времени – особенно когда начала подозревать, что далеко не всякое упоминание «Прекрасной Дамы» в новых стихах Гэвина относится к ней. Разве что его внезапно поразила цветовая слепота – ведь глаза Прекрасной Дамы, некогда названные «озерами синевы» и «дальними звездами», ныне были преисполнены «чернильной тьмы». Гэвин заявил, что сонет «С луной не схожа задница ее» – отсылка к Шекспиру. Разве он забыл, что в более ранних стихах – грубоватых, но прочувствованных – именно что сравнил седалище своей госпожи с луной: белой, круглой, мягко светящейся в темноте, манящей? Но другая, новая задница была тугой и мускулистой; активной, а не пассивной, захватывающей, а не манящей. Вроде боа-констриктора, хотя, конечно, совсем не такой формы. Констанция вооружилась зеркальцем и исследовала свой вид сзади. Да, какие объяснения ни изобретай, все бесполезно: разница очевидна. Неужели, пока она трудилась у «Снаффи», таская некогда воспетое седалище от стола к столу (и уставая так, что сон был ей желанней секса), Гэвин резвился на их общем комковатом матрасе с новой, свеженькой Прекрасной Дамой? Той, у которой захватывающая задница?

Когда-то Гэвину доставляло определенное удовольствие высмеивать Констанцию на людях – сардоническими, ироническими репликами, на которых он специализировался как поэт. Констанция считала их комплиментами: ведь в эти минуты его внимание всецело устремлено на нее. В каком-то смысле он так хвалился ею перед дружками. Раз его это возбуждало, Констанция терпела, кротко снося унижение и ожидая, пока оно кончится. Но теперь он перестал над ней смеяться. Он вообще перестал ее замечать, и это было гораздо хуже. Когда они оставались наедине в своих комнатушках, он больше не кидался целовать ее в шею, срывать с нее одежду и швырять ее на матрас, без стеснения свершая пиршество неутолимой страсти. Вместо этого он жаловался на спазмы в спине и намекал (точнее, требовал), чтобы в качестве компенсации за боль и ограниченную подвижность Констанция вознаградила его минетом.

Минет не относился к любимым занятиям Констанции. Во-первых, она не умела его делать, а во-вторых, в списке вещей, которые она с удовольствием помещала в рот, пенис стоял далеко не на первом месте.

Вот в Альфляндии никто ни у кого не требовал минетов. Впрочем, там и канализации не было. Она была просто не нужна. Кто станет отвлекаться на низменные функции тела, когда твой замок осаждают гигантские скорпионы? Вот ванны в Альфляндии были. Точнее, квадратные водоемы в садах, напоенных ароматом жасмина. Вода в водоемы поступала из подземных источников. Самые гнусные негодяи в Альфляндии купались в крови своих пленников. Их приковывали к столбам, вбитым по периметру водоема, и жизнь вытекала из них по капле, расплываясь красными пузырями у них на глазах.

Констанция перестала появляться в «Речном пароходе» – тамошние завсегдатаи смотрели на нее с жалостью и задавали наводящие вопросы вроде: «Куда это подевался Гэвин? Я его видел минуту назад». Они знали что-то, чего не знала она. И видели, что дело идет к развязке.

Оказалось, что новую Прекрасную Даму зовут Марджори. Сейчас, думает Констанция, это имя практически исчезло; Марджори почти вымерли, туда им и дорога. Марджори была темноволосая, темноглазая, длинноногая и бесплатно, ради практики вела бухгалтерию в «Пароходе». Она любила африканские ткани ярких расцветок, висячие серьги-фенечки из бисера и не смеялась, а ржала, зычно и с хрипотцой, напоминая мула с бронхитом.

Впрочем, Гэвину, похоже, она мула не напоминала. Констанция накрыла Гэвина с Марджори, когда они самозабвенно трахались, явно забыв о спазмах в спине. На столе стояли бокалы из-под вина. По полу была раскидана одежда, а по подушке – волосы Марджори. По подушке Констанции. Гэвин застонал – то ли в оргазме, то ли в печали от несвоевременного появления Констанции. Марджори, напротив, взоржала. То ли над Констанцией, то ли над Гэвином, то ли над ситуацией в целом. Ржание было презрительное. Недоброе. Обидное.