Дивная книга истин - Сара Уинман Страница 6

В этот раз Дивния спала без сновидений, пока ее не разбудил фейерверк. Она подумала, это ярится война, а оказалось, это ликует мир. Выбравшись из фургона, она застала лишь самый финал эффектного действа: белые, зеленые и красные сполохи с трескучим шипением погасли за гребнем леса, над речкой сгустилась вязкая тишина, и вновь стали видны звезды: полное небо звезд.

Она одиноко стояла на берегу, со спутанными волосами и мыслями, придавленная бескрайней чернотой корнуоллского неба. Непонятно по какой причине – то ли от вида собственных старческих рук на фоне звездной россыпи, то ли от непонимания, кому или чему в той дивной небесной дали она сейчас машет, – глаза ее наполнились слезами.

Она перелезла через борт лодки с неловкостью отчасти стариковской, отчасти детской – и каждая из этих двух частей толком не знала, как относиться к другой. Зажгла фонарь, накрыла колени пледом и оттолкнулась от берега. Лодка поплыла по течению, и точно так же бесконтрольно поплыло ее сознание. Тишина по-прежнему висела над водой: ни самолетов, ни генераторов, ни сирен, ни бомб. Ни криков чаек, ни стука капель, падающих с мокрых ветвей. Только ватная тишина, облепившая берег ее жизни, как принесенный штормами плавник.

Плавно покачиваясь, лодка приблизилась к «Избавлению». При виде его разбитого корпуса Дивния опечалилась, вспомнив, что в последнее время часто сравнивала свою голову с прохудившейся старой посудиной. Течь эта явственно ощущалась в районе надбровных дуг и порой усиливалась подобно отливу.

Этак моя посудина скоро совсем опустеет, грустно подумала она.

И до чего же одиноко будет ей с этой пустотой под конец жизни, когда рядом нет никого, кто мог бы напомнить о прошлом, о временах ее молодости. Что, если в один из тихих вечеров, которые она любила проводить за воспоминаниями, ей не удастся вспомнить Газетного Джека или, скажем, свою первую любовь на далеком маяке? Что, если она не сможет вспомнить восход солнца над вересковой пустошью или пение гимнов, доносившееся с рудника в канун Рождества? Что, если она не вспомнит, как набухают волдыри на ладонях, когда вытягиваешь из воды садки с устрицами, или как парусники уходят в рассветную даль при еще видимой над берегом луне? Что, если облик родного отца сотрется из ее памяти, а обыкновенная лесная сова превратится для нее в неведомое существо с неясными намерениями? Что, если бой часов на башне станет для нее просто звуком, ничего не обозначающим? Что, если все это исчезнет? Что, если наступит ночь, а она и не поймет, что наступила ночь? Что, если с болота подаст голос бекас, или в бухте плеснется кефаль, или олуша спикирует в воду, а она перепутает их названия, как иной раз на званом обеде путают карточки с именами гостей? Что, если она поднесет к уху витую раковину и не найдет слов для описания этого шума? Она сама превратится в моллюска, в морское блюдечко, ни на что не способное, кроме как прилепиться к скале.

Она привязала свой ботик к пробитому корпусу, и два суденышка стали легонько подталкивать друг друга, как старые приятели, каковыми они, собственно, и являлись. Дивния обнаружила в кармане кусок имбирного пряника, аромат которого ощущался особенно остро на фоне тяжелого запаха ила и водорослей. Этот кусочек сразу согрел ее желудок, изгоняя из тела холодную сырость тревоги. Она провела рукой по обросшему водорослями борту «Избавления». К этому моменту ветер стих, наступил полный штиль, и она, наклонившись ближе, начала рассказывать баркасу его собственную историю.

Когда она закончила рассказ, на горизонте забрезжила светлая полоса. Бриз вернулся; по берегу крадучись поползла дымка. Река снова пришла в движение. Дивния приложила ухо к влажным доскам обшивки и услышала нечто, прежде ею не слышанное. Будь то человеческая грудь, она назвала бы этот звук сердцебиением. Но в случае с баркасом ей не удалось подобрать название.

С маяка донесся звон колокола, предупреждая о тумане, который уже протягивал длинные языки в сторону Дивнии, повисал на ветвях клочьями испанского мха, покрывал солеными разводами листья рододендронов и папоротников. И вдруг ей стало страшно. Испуганная старуха поплотнее закуталась в плед и съежилась на дне лодки. Открой лодочный сарай, давеча сказал ей сон. Она взглянула в сторону когда-то белого строения, и собственная жизнь представилась ей жалкой мошкой, запутавшейся в янтарной паутине прошлого. С тихим шепотом пришел рассвет. Она вздохнула, его встречая.

Туман уже рассеивался под лучами солнца, когда она причалила к камню, вылезла из лодки и поспешила к фургону, пока наступивший день не попытался сбить ее с решительного настроя. Снаружи на стенке фургона висели ключи разных форм и размеров: ключи к лодкам, ключи к домам, ключи к неведомым замка́м, а также ключ к пониманию – маленький такой, на истрепанной аквамариновой ленте (сейчас она уже не помнила, почему его так назвала). Дивния приблизила лицо к связке, высматривая характерные контуры ключа от лодочного сарая, который она в последний раз трогала двадцать пять лет назад. Вот и он – давний знакомец, ни с кем не спутаешь. Отделив ключ от связки и торжествующе подняв его над головой, она направилась к замшелой двери сарая.

Ключ легко повернулся в скважине. Она сняла висячий замок, толкнула заклинившую дверь, потом навалилась на нее всем телом. С жалобным стоном дверь распахнулась, и в тот же миг нахлынули воспоминания о последнем годе жизни с Газетным Джеком – и ноги ее подкосились, и она не могла подняться с земли, пока не прочувствовала все это вновь: и печаль, и радость, и много-много боли.

В конце концов она поднялась и перевела дыхание, не спуская глаз с двери, которая беспрестанно качалась на петлях, хотя бриз уже стих и не было ни малейшего движения воздуха. Словно маятник утерянного времени, дверь качалась сама по себе при полном безветрии.

На пороге в нос ей ударила застарелая вонь давно обезлюдевшего, пропитанного соленой влагой помещения. Нити паутины протянулись от стен к полу и потолку, споры зеленой плесени витали, резвились и множились в воздухе перед ее глазами. И еще было какое-то шипение с присвистом, вроде утечки газа из трубы, или затяжного неприличного звука, или очень долгого выдоха – это высвобождался из склепа застоявшийся воздух. Она открыла балконную дверь, чтобы впустить внутрь запахи моря, вместе с которыми в проем ворвался и солнечный свет, полосой протянувшись до противоположной стены через холодную пустую постель. А на стене над постелью по-прежнему висела оранжевая морская звезда. Она сняла ее с крючка, подержала в ладонях, – и на минуту былая Дивния явилась из прошлого, чтобы ее утешить, примостившись на краю постели. Уже двадцать пять лет она жила без этого мужчины. А ведь когда-то всего лишь один день без него казался невыносимым.