Формула красоты - Станислав Хабаров Страница 6

Рука моя скучающе водит по бумаге. Во время нудных выступлений весь лист заполняется виньетками, лицами и среди них часто выходит одно лицо. Оно выглядит по-разному, сохраняя неизменное сходство. Возможно, это лицо моей молодой матери, а, может, женщины моей мечты, записанное где-то во мне генным языком. Рука сама рисует портрет женщины с распущенными волосами.

На этом симпозиуме нет директора нашего проекта с французской стороны – мадам Тулуз. Хотя кто-то пошутил: «Да, вот она». Надо всеми во внутреннем дворике возвышается фигура бронзовой беременной мадонны с зелёным животом. «Вот она – Тулуз. Она присутствует моделью». Тулуз беременна и не участвует в последних заседаниях. Ей удаётся разом совместить – проект и новорожденную семейную жизнь. Она была так же беремена в начале проекта. Возможно, нам она дана в олицетворение рождения нового в технике и для человечества.

По расписанию следующие заседания по секциям. «У медиков, – объявляют французы, – под руководством академиков Гурфинкиля и Григорьева (французы любят курить фимиам; ведь они вовсе не академики, а члены-корреспонденты), и инженеров Коротких и Грымова в технической группе. Обеды по расписанию в местном морском клубе (двести метров к морю вниз). Сегодня приём в двадцать часов в мэрии. Во вторник ужин на ферме Сен-Мишель в горах. Разные экскурсии».

Завершают пленарное заседание выступления космонавтов. «Нагрузка была на весь экипаж, – объявляет с трибуны Крикалёв. – Эксперименты накладывались друг на друга… Подготовку в составе экипажа следует начинать раньше, привлекать опытных специалистов, знающих состояние борта… Использовать опыт предыдущих проектов…»

Хорошо, правильно говорит с трибуны космонавт, хотя сам он подключился перед самым полётом, и его функции (он оставался при «выходе» в станции) на тренировке в бассейне гидроневесомости приходилось объяснять буквально на пальцах.

Комната технической группы являла монастырский антураж: вытянутая, с низкими сводами. Стены её украшены небольшого размера картинами. И странное дело: и сюжеты и подписи говорили, что все они русского происхождения. Ковалевский – «Лошадь», Левитан «Осень», Маковский «Украинка», Поленов «Порт», опять Левитан – «Зима», другая «Зима» Поленова, Серебрякова «Интерьер 1908 года», Малявин «Русские крестьянки»… Что за наваждение? Выясняется, что прежде здесь был русский форт. Здесь заправлялись русские корабли, когда после неудач Крымской войны стоянки русских военных кораблей в Чёрном море были запрещены.

Начинается первое техническое заседание. Первый доклад и первый вопрос о безопасности. Лепечет что-то невразумительное Паризо, ответственный с французской стороны. Коротких толкает меня, и я беру микрофон. «У нас, как всегда, уделялось важное внимание вопросам безопасности. Рассмотрено было сто нештатных ситуаций, но как всегда и бывает, случилась сто первая…» Я говорю и все смотрят на меня. Это первое выступление русских специалистов, неофициальное. В зале множество незнакомых, не работавших по проекту, не знающих: кто есть кто? Все смотрят на меня, а я отвечаю на вопрос, заданный не мне и мой ответ – ответ русской делегации.

И пошло-поехало. Начинаются доклады, как правило, занудные. Интересны они лишь узкому кругу специалистов, и только ими понимаются. Переводчицы стараются. Они здесь не обычные, а классные профессиональные. Перевод их состоит не из отдельных изолированных фраз, а из целых смысловых периодов.

Зал невелик, всего от силы на 30–40 человек, и пятая часть знакома нам. Остальные знакомы не с нами, а между собой. Они слушают, а нам быстро надоедает, и поневоле думаешь об ином. Мне жаль Хустова, и это связано с шефом и хустовой женой. Мне жаль другого шефова подчинённого, соседа его по дому, молодёжному кооперативу. Но временами кажется, он сам на это пошёл. Они с женой сговорились, и он сдаёт её в ренту, во временное шефово пользование.

Мы обсудили эту проблему с Юрой.

– В природе это естественно, – говорит Юра, – возьмём лягушек. Им не откажешь в естественности. Лягушки выбирают обеспеченность. По крику-кваканью самка способна определить здоров ли самец, его потенцию и даже размер подведомственной ему территории…

– Так это лягушки…

– Так, может, в лягушке этой царевна заколдована…

– По этому поводу я расскажу анекдот.

Вся мудрость наша на уровне анекдотов. А впрочем так удобней обсуждать скользкий вопрос.

– Иван – царевич прожил долгую жизнь, и как-то, копаясь в рухляди, нашел старый лук и запылившуюся стрелу. Стреляет он, как в былые годы, и отправляется за стрелой. Находит в болоте лягушку, и она говорит ему человеческим голосом: «Целуй скорее меня, Иван-царевич, и я превращусь для тебя в прекрасную девицу-красавицу». А он ей отвечает: «Пойми меня правильно. Я уже в таком возрасте, что мне интересней говорящая лягушка, чем девица-красавица».

Как говорится, всему своё время и о вкусах не спорят. А о чём же спорят тогда? Вкусы определяют всё. Отними их у нас, и станешь соседом шефовым с его женой во всей откровенности политики «дал-взял».

– Любая ценность – товар, – утверждает Юра.

– Когда это не касается тебя и твоих друзей.

Всё дело в том, что у меня есть идея: облагодетельствовать человечество. Я собираюсь открыть ему Формулу Красоты. Всё потому, что она – основа в мире всего и должна спасти мир. По определению. Я чувствую себя спасителем. Возможно, это и есть разновидность сумасшествия. Со стороны видней. Но что поделаешь, я верю в это, это меня поддерживает и это «праздник, который всегда со мной».

В самых первых рядах сидят знакомые по проекту, те, с которыми мы пуд соли съели и тянули наш общий воз. Дальше для нас фигуры неясные, что обозначились разве что только в конце проекта скрытой частью айсберга и выступают в статусе важных персон. Так и везде, имеются бурлаки и персоны возглавляющие. Но мы себя лучше чувствуем, у нас за плечами проект. А постороннему с ходу и не понять, кто был каменотёсом проекта, а кто в утопленной части айсберга. Справа наискосок сидит от меня эта необыкновенная женщина веянием прежних времён, до которых нам не дорасти. Причёска, пожалуй, по-нынешнему старомодная, но ей идёт. Она внимательно слушает. Хотя зачем наша техногенная муть красивой женщине? Зову условно для себя её «американкой» за правильные англосаксонские черты.

Её присутствие заставляет меня философствовать: «Что я Гекубе? Что мне Гекуба? И к чёрту вся наша вяжущая субординация». Я называю шефа про себя «интерпретатором», хотя вернее называть его клоуном. И в самом деле он – мастак откалывать цирковые номера. Он выступает для себя и наедине с собой. И в этом он как барон Мюнхгаузен, вытаскивающий себя из болота за волосы. Является он, скажем, с очередного разноса, казалось стёртый в порошок. Любопытствующих полно, и начинает излагать ситуацию, и постепенно выходит всё-ничего, и он – герой. Но главное – он верит в это сам уже, и этим живёт.

На людях он – бесподобен. Его блестящие импровизации – итог множества контактов и впитанных фактов, сказанного, слухов, перемешивающихся в его голове. И трюки выглядят порой убедительней фактов, убеждая и окружающих и самого.