Что забыла Алиса - Лиана Мориарти Страница 6

До больницы ехали совершенно спокойно, будто в такси. Насколько Алиса поняла, они не неслись по улицам, мигая фарами, чтобы другие машины убирались с дороги.

– Вроде не умираю? – спросила она «Клуни».

Его напарник сидел за рулем, а «Клуни» рядом с ней. Она заметила, что у него довольно густые брови. У Ника брови были такие же широкие, кустистые. Как-то раз, поздно вечером, Алиса сделала попытку их выщипать, но он так громко заорал, что она испугалась, как бы их соседка миссис Берген не проявила бдительность и не вызвала полицию.

– Вы в два счета вернетесь в свой спортзал, – заверил ее «Клуни».

– Не хожу я в спортзал, – возразила Алиса. – Мне кажется, от них нет никакого толку.

– Понятно, – откликнулся «Клуни» и похлопал ее по руке.

Она смотрела, как мимо машины, за головой «Клуни», мелькают рекламные щиты, офисные здания, кусочки неба.

Ну вот… Как глупо все вышло. «Ударилась кумполом» – и сразу все стало казаться странным. Ощущение было очень похоже на то, какое бывает, когда просыпаешься где-нибудь на отдыхе и, будто во сне, не сразу соображаешь, где находишься. Только сейчас все было сильнее и никак не заканчивалось. Паниковать незачем. Было так интересно! Нужно лишь сосредоточиться.

– Который час? – резко спросила она «Клуни».

– Скоро обед, – ответил он, бросив взгляд на часы.

Прекрасно… Обед… Обед, пятница.

– Зачем вы спрашивали меня, что я ела на завтрак?

– Мы спрашиваем об этом всех, у кого повреждена голова. Так оценивается психическое состояние.

Значит, если она сможет вспомнить, что ела на завтрак, все встанет на свои места.

На завтрак… Сегодня… Ну же, ну! Должна же она помнить!

Она совершенно ясно представляла себе, чем завтракает в рабочие дни. Два кусочка поджаренного хлеба выпрыгивают из тостера, сердито бурчит чайник, солнечные лучи косо падают на кухонный пол и освещают большое коричневое пятно на линолеуме, глядя на которое всегда думаешь, что его можно легко оттереть, хотя это не так. Потом они начинают блестеть на вокзальных часах, которые им подарила мать Ника на новоселье. Алиса всегда очень надеется, что они сильно спешат, хотя на самом деле они всегда сильно отстают. Раздается трескучий звук настройки «Радио Австралии», и озабоченные, напряженные голоса дикторов начинают рассказывать о мировых проблемах. Ник обычно слушал, бросал иногда: «Ну вы даете!» – а Алиса чувствовала, что эти голоса, как волны, перекатываются через нее, и притворялась спящей.

Они с Ником не были жаворонками. Обоих это радовало, потому что их предыдущие спутники по утрам бывали просто невыносимо энергичны. Они перебрасывались короткими фразами, иногда ворча преувеличенно сердито, в шутку, а иногда они не играли, и это было здорово, потому что знали: сами собой они будут вечером, после работы.

Она постаралась не отвлекаться и думать только о завтраке.

Стояло холодное утро; они как раз наполовину покрасили кухню. Хлестал дождь, острый запах краски щекотал ей ноздри. Сидя на полу, они молча ели хлеб, намазанный арахисовым маслом: больше разместиться было негде, всю мебель завесили тряпками. Алиса была в кардигане, накинутом поверх ночной рубашки, и в старых футбольных носках Ника, натянутых под самые колени. Ник был выбрит и одет, осталось только повязать галстук. Накануне вечером он рассказал, что ему нужно делать очень важную и очень страшную презентацию одновременно для трех компаний: лысых дебилов, хренов из «Мегатрона» и еще каких-то больших шишек. У Алисы, которая немела от одной мысли о публичном выступлении, от сочувствия засосало под ложечкой. В то утро Ник глотнул чая, поставил кружку, открыл было рот, собираясь откусить от бутерброда, и уронил его прямо на свою любимую полосатую рубашку, угодив точно в центр. В ужасе они взглянули друг на друга. Ник не без труда оторвал бутерброд от рубашки и обнаружил на ней огромное жирное пятно от арахисового масла.

– Ну вот… – голосом смертельно раненного произнес он. – Единственная чистая рубашка.

С этими словами он схватил несчастный бутерброд и приклеил его ко лбу.

– А вот и нет! – ответила Алиса. – Пока ты вчера играл в сквош, я сходила в прачечную.

У них пока не было стиральной машины, и все белье они отдавали в прачечную на своей же улице. Ник оторвал хлеб ото лба: «Да ну?» Она ответила: «Ну да!» И он, аккуратно обойдя банки с краской, подошел к ней, взял ее лицо в ладони и наградил долгим, нежным поцелуем, отдававшим арахисовым маслом.

Но сегодня утром было по-другому. Тот завтрак был несколько недель или, может, месяцев тому назад. Кухню они докрасили. К тому же тогда она не была беременна, если пила кофе.

Несколько раз подряд, когда они вдруг вознамерились вести здоровый образ жизни, на завтрак у них был йогурт с фруктами. Когда это было? Этот сдвиг закончился очень быстро, хотя начинали они с превеликим энтузиазмом.

Бывало, что она завтракала в одиночестве – когда Ник уезжал по работе. Она жевала свой тост, лежа в постели, романтически скучая по нему, как будто он был солдатом или матросом. Так с удовольствием ощущаешь чувство голода в предвкушении сытного обеда.

Иногда за завтраком они ссорились, и довольно сильно – так, что искажались злобой лица, гневно блестели глаза, хлопали двери. Из-за того, например, что в холодильнике не оказывалось молока. Тогда все проходило не так благостно.

Тот завтрак совершенно точно был в другой день. Она припомнила, что они в тот же вечер простили друг друга, когда сидели на представлении какой-то нудной и длинной постмодернистской пьесы, в которой сестра Ника играла крошечную роль и в которой ни он, ни она ничего не поняли. «Кстати, я тебя прощаю», – шепнул Ник ей на ухо, и она шепнула в ответ: «Нет уж, это я тебя прощаю!» А женщина, которая сидела перед ним, обернулась и по-учительски строго прошипела: «Прекратите сейчас же!» Их обуял такой дикий хохот, что пришлось выбираться из зала, натыкаясь на колени соседей, и после спектакля объясняться с сердитой сестрой.

Однажды за завтраком она, дурачась, стала вслух зачитывать из книжки имена для детей, а он, также дурачась, отвечал «да» или «нет». Это было, наоборот, благостно, потому что тогда они веселились от души.

– Не верю, что нам самим разрешат дать человеку имя, – говорил тогда Ник. – Это может сделать только какой-нибудь царь земли.

– Ну или царица, – откликнулась Алиса.

– Нет, женщине ни за что не разрешат давать человеку имя, – возражал Ник. – Ясно же.

Так, значит, это тогда и случилось? Нет… Не тогда. Не в то утро.

Что было сегодня на завтрак, она понятия не имела и призналась «Клуни»:

– Я сказала про тост с арахисовым маслом, потому что обычно завтракаю так. Но, вообще-то, я совсем не помню, что ела.

– Не беда, – отозвался «Клуни». – Я и сам, пожалуй, этого не помню.

Ну и стоило так стараться, чтобы оценить ее психическое состояние? Этот «Клуни» вообще соображает, что делает?