Как я охранял Третьяковку - Феликс Кулаков Страница 6

Внешне он был довольно зауряден. Ловко перекинутые через внушительную лысину пряди волос песочного цвета, мощная нижняя челюсть, тяжелый взгляд маленьких глазок, которому Эдуард Константинович тщетно пытался придать выражение мудрой прозорливости, серая рубашка в крупную синюю полоску – вот, пожалуй, и все его особые приметы.

Гораздо более интересной штукой представляется, так сказать, мировоззрение ЧП, его жизненное кредо и понятие (эктрасвоебразное!) об устройстве вещей. Но сейчас не будем отклоняться от курса. Мировоззрение ЧП преспокойно подождет с красочными описаниями.

Выяснилось, что одновременно со мной должности сотрудника Службы безопасности явился соискать еще один кекс. Некто Пурдяев Рома, человек с усами. Намечалась такая здоровая конкуренция за место в основном составе. Пока ЧП собеседовал месье Пурдяева, я с немалой пользой коротал время в дежурном помещении.

Дежурка – небольшая каморка о трех столах – жила своей жизнью, мало обращая на меня внимание. В противоположном углу комнаты вяло протекала дискуссия о роли коммунизма в истории России. Один из спорщиков был огромный молодец в мохнатом пиджаке букле. Другой – сухощавый и чернявый, в черной цыганской рубахе с позументами – постоянно прибавлял веса своим жидким аргументам междометием-восклицанием «ёптить!». Они никак не могли договориться.

– Ты пойми, Федорыч, своей дурьей башкой-то, – терпеливо разъяснял детина, промокая вспотевший лоб платочком. – Вот если бы не коммунисты, то где бы ты был сейчас, а?

– Ну и где? – с вызовом спросил цыган. – Скажи!

– Да в манде, – все так же спокойно ответил детина. – Батрачил бы ты, Федорыч в своем Софрино на помещика. А он бы еще и жену твою драл. В бане.

Цыган Федорыч насупился:

– Серег, ты вот только жены моей не касайся, ёптить! Жена моя – это не твое дело.

Мне, признаться, пассаж про жену тоже показался излишним. Это как-то не аргумент. Причем здесь, собственно, коммунисты? Драть в бане чью-то жену можно и при коммунистах. Теоретически – даже вместе с коммунистами, было бы желание.

– А если бы не Сталин, – не обращая внимания, продолжал детина, – кто бы тогда войну выиграл, а? Царь вон тоже с немцами воевал в империалистическую. И что, выиграл царь?

– Ёптить, Сталин! Ну ты, Серег сказал… – Федорыч театрально взмахнул рукой, – как в лужу пёрнул! Войну выиграл Жуков, а не твой хер усатый! Это он потом все подшаманил!

Но Серега явно успел поднатореть в политических дебатах, и на словесную демократическую мишуру его было так легко не купить.

– Ну, правильно! – согласился он. – А Жуков он кто, левый эссер, что ли? Анархист-синдикалист?

– Чё? – растерялся Федорыч.

– В очё! – по-доброму улыбнулся гигант, и немедленно поставил шах и мат оппоненту: – Жуков же был тоже коммунист. А ты говоришь!

Тут я призадумался. Экие тут, понимаешь, страсти-мордасти и гражданское общество в миниатюре.

Справа от меня, за столом сидел бородатый мужчина и задумчиво ел китайскую лапшу из пластикового стаканчика. Взгляд его выражал полное безразличие к происходящему. Впрочем, мне он слабо улыбнулся и пробормотал что-то вроде: «Ну, ничего-ничего…».

Слева комично ушастый, практически наголо бритый юноша сосредоточенно мешал ложечкой кофе в красной кружке. Отхлебнув, он нашел уместным сообщить всей честной компании результаты дегустации:

– Не сладко! – очевидно полагая, что ей, компании бишь, будет безумно интересно это обстоятельство.

Ушастый поднялся со стула, неторопливо подошел к шкафу, и почерпнул из недр оного горсть рафинада. Кусков семь-восемь, никак не меньше. Поразмыслив лишь секунду, он высыпал весь этот сахар в кружку, после чего вновь очень тщательно перемешал кофе. Смотреть на него и оставаться равнодушным было невозможно. «Ё-моё, неужто он станет это пить?» – думал я с тревожным удивлением. За ушастым юношей не заржавело, не робкого десятка оказался парень. Однако, едва отведав получившейся бурдени, он, как показалось, даже с оттенком легкой обиды произнес:

– А теперь очень сладко!

Так как никто из присутствующих не обращал на эти коллизии ровным счетом никакого внимания, он обращался главным образом ко мне. Я, не зная как реагировать, сочувственно улыбался. Ситуация приобретала характер идиотского фарса. Намечавшуюся неловкость снял неожиданно появившийся Кулагин. Он, как крокодил замечтавшуюся на водопое газель утащил меня в Шишкинский зал с хрестоматийным семейством медведей в красном углу. Там был произведен последний инструктаж.

Осторожно оглядевшись по сторонам, Кулагин сказал мне самым загробным тоном:

– Учти, Фил, я был вынужден кое-что приврать про тебя.

Почувствовав неладное, я внутренне напрягся. За восемнадцать лет знакомства с Кулагиным я имел достаточно времени изучить эту его манеру «кое-что приврать», а потому невольно приготовился к наихудшему. Ну-ка, говорю, объяснимся, не сходя с этого места, любэзный друзь. Объяснения носили нерадостный для меня характер.

Оказалось, что я являюсь настолько серым, ничем не выдающимся, и даже заурядным типом, что Кулагину волей-неволей пришлось разрекламировать некоторые мои способности. Что характерно, по большей части несуществующие. В противном случае, уверял Кулагин, ни о каком принятии на службу не было бы и речи.

– У нас ведь охранное предприятие! – с неожиданным надрывом воскликнул он.

– Ну и что? – только и нашелся я.

Предположим, я в курсе. Предположим, я и в мыслях не имел наниматься в бурлацкую артель, или в кордебалет при варьете. У меня нет к этим ремеслам никаких талантов, да и желания тоже немного. Конечно, при определенных обстоятельствах фильдеперсовые чулки весьма волнуют мою молодую кровь, но напяливать их на себя я не собираюсь ни под каким видом. Впрочем, Кулагин успокоил меня, заверив, что ничего такого не понадобится. Он объяснил, что в ЗАО ЧОП «Курант» особо пристальное внимание уделяют уровню физического развития рекрутов.

– Смотри, – продолжал Кулагин. – Вот, например, я. Практически эталон сотрудника.

Я вдруг с неожиданной для себя завистью оглядел его крепкую, ладную фигуру пловца-спринтера. И широкие плечи, и грудная клетка «в напружку», и ноги, и оттопыренный хлястик – все выглядело в разрезе физподготовки первосортно. Я только и промолвил:

– Да… какой ты… эвон…

Кулагин был доволен и польщен. Второй раз в течение какого-то часа он заставил меня завидовать ему. Это больше, чем за всю предыдущую жизнь.

– Так вот! Я сказал, что и ты изрядный спортсмен. Разряд, член сборной, ну и вообще.

– Какой еще разряд… – прошептал я. – Какая еще, блять, сборная?

Действительно, мои отношения со спортом были довольно тесны, но не до такой же степени! Разрядами меня отродясь не жаловали. Если у меня и был какой-то разряд, то столярный…