Молодость - Михаил Сегал Страница 6

Девчонки из класса подняли бы ее на смех в таком наряде: юбка, кроссовки и бабушкина кофта. Но среди старушек в Сбербанке она выглядела очень даже «своей». Затесалась поглубже и ждала. Очередь не двигалась, время близилось к перерыву, и Лика в который раз стала проклинать себя за лень и медлительность. Сколько раз можно говорить: «Идти в сберкассу в полвторого – зря простоять». Что тут скажешь. Ты права, бабушка, глупая я. Вернее – ленивая. Лика безнадежно посмотрела на часы. Без пяти. Все ясно, можно уходить.

Она вышла и дворами, через рынок, направилась к театру. Было совсем тепло, непонятно почему дедушка сказал: «Похолодало». Может, потому что с утра набежали тучи, а может, просто ему самому стало холодно, он заболел? Испугавшись этой мысли, Лика ускорила шаг. Последние палатки рынка остались за спиной, перейти дорогу – и вот он, театр.

Она вспомнила, как часто ходила здесь в детстве. Бабушка крепко держала ее за руку, а она считала полоски «зебры». Почему-то иногда их было восемнадцать, а иногда семнадцать. Куда пряталась время от времени одна хитрая полоска, долго не удавалось понять. Сначала казалось, что это зависит от погоды, потом – от настроения. Лика уже знала все полоски в лицо, и каждый раз теперь не просто считала, а пыталась понять: какая из них с ней играет? Все разрешилось просто: проблема была в первом шаге. Если шагаешь с левой ноги, то «один» приходится действительно на первую полоску, а если с правой – почему-то на вторую. Жить стало скучнее, но считать «зебру» Лика не перестала. Она словно здоровалась с ней каждый раз и наблюдала, как та стареет. Медленно, из зимы в лето, из дождя в снег, «зебра» бледнела, стиралась, и чем дальше, тем больше Лика любила ее, как человека, жизнь которого прошла рядом. Лишь бы не покрасили… Она шла, считала полоски, а рука лежала в вечно горячей бабушкиной руке, чувствовала колкий рукав ее кофты. И вот теперь Лика сама была одета в эту кофту, и не краешек, а вся она кололась и согревала. Это было как-то странно. Бабушки рядом нет, а тепло есть.

Четырнадцать… Пятнадцать… Внезапно стало так грустно, как не было уже давно. Невозможно же вечно не плакать. Все говорят: «Не плачь, сейчас нельзя». Как будто есть такие дни, когда плакать будет можно, и скоро об этом объявят… Трамвай зазвенел где-то вдалеке… Девятнадцать… Двадцать… Двадцать одна… Откуда столько?

Бабушка изо всех сил рванула ее за руку и втащила на тротуар. Лика в страхе очнулась так же, как много раз посреди ночи, – увидев ее во сне, зная, что она мертва. Отзвук звенящего трамвая стоял в ушах, Паша крепко держал Лику за рукав. Она еще не понимала, что произошло, почему он здесь, почему полосок так много? Не отпуская запястья, Паша что-то отдал ей и бросился прочь. Лика очнулась, увидела в своих руках большой букет белых цветов и так же стремительно побежала к театру. Слезы всетаки вырвались наружу и лились, пока она летела ракетой по коридорам, перепрыгивала ступеньки и влетала в гримерку. Еще в полете Лика увидела Елену, наполовину загримированную в Графиню.

– Тсс, – Елена приложила палец к губам. Понятно, дедушка спит. Он иногда засыпал посреди дня. В такие моменты все дома замирали и ходили на цыпочках. Говорили шепотом, крышки от кастрюль старались не трогать, двери – не открывать.

Пока Лика летела, солнечные лучи высушили ее слезы. Она поменяла лапки на «мягкие» и бесшумно приземлилась у ног дедушки. Он был далеко, совсем не здесь, и спал очень глубоким сном. Голова склонилась на грудь, ноги стояли ровно, туфли вместе. Скромно, как аккуратный ученик, дедушка держал в руках парик Елены.

Лика отвела голову в сторону, вдохнула побольше воздуха и, повернувшись к дедушке, стала целовать его. Это тоже была ее детская, давно забытая игра: пока все ходили на цыпочках, она легко, нежнее нежного целовала спящего деда. От глаза к глазу, от морщины к морщине. Дед не реагировал, бабушка сердилась, а Лика торжествовала: попробуйте так поцеловать, чтобы человек не проснулся!

Елена наблюдала за этим представлением и улыбалась. Лика осторожно вытащила парик из рук деда, надела его, зашла за стул сзади. Сгорбилась, как старушка, и постучала по спинке.

– Телеграмма! – мягко, как бы по-украински, сказала она.

Дедушка не вздрогнул, а просто повернул голову.

– Не балуйся! Зачем ты так делаешь?

Лика протянула букет.

– Почта России!

– Красивые цветы… Где это ты взяла?

– Давайте я в вазу поставлю – предложила Елена и забрала букет.

Лика покрутилась, показала кофту.

– Я так похожа на бабушку?

– Не балуйся! – он забрал парик. – Давайте работать.

Лика ушла в соседнюю комнату, но вскоре вернулась в образе Графини: закутавшись в большой платок, сгорбившись, опираясь на дедушкину палку.

– Три кааааарты!!! – пропела она звонким голосом за спиной у Елены.

– О господи! – выдохнула Елена. – То гномик, то бабушка…

Работали до вечера, а потом стали пить чай с печеньем. Дедушка был очень доволен: Елена выглядела как настоящая Графиня из книжки Пушкина.

– Вы такая красивая, – нежно сказала Лика.

– Ты тоже, – ответила Елена, – когда не ходишь как пугало.

А пугало было еще то: Лика так и сидела за столом в платочке «под старушку», «сюрпая» чай из блюдца.

– Ты же красивая девочка!

Лика кивнула головой и скорчила рожицу.

– Отен класывая! – изобразила она больного человека и шепотом спросила у дедушки: «Я похожа на бабушку в этой кофте?»

Дедушка опять не ответил, только погладил ее по макушке. Елена ушла в прихожую, к зеркалу, чтобы еще раз посмотреть на себя «в образе». Лика подбежала, обняла ее.

– Вы такая красивая.

Они поцеловались.

– Где цветы взяла? – шепотом спросила Елена – Купила?.. Сорвала?..

В дверь постучали.

– Войдите!

Статный, красивый, с букетом роз в комнату вошел «мужчина» Елены – военный дядя Андрей.

– Простите, мне Елену.

Елена обвила его шею руками и поцеловала. Тот сначала ничего не понял, но потом улыбнулся.