Что ты видишь сейчас? - Силла Науман Страница 6

Но как бы ни проходили ужины с родителями Анны, о чем бы мы ни говорили, заканчивалось все всегда одинаково. Мы обнимались, Ингрид касалась своими прохладными мягкими ладонями наших щек и трогательно улыбалась, а затем мы уезжали на метро домой, где Анна немедленно напивалась и начинала рыдать. Никогда я не видела ее такой расстроенной, как после встреч с отцом и матерью. Она горько плакала и вспоминала прошлое, которое трудно было назвать ужасным. Я считала, что она описывает самое обыкновенное детство, и не понимала, что так терзало Анну. Ее семья казалась мне более общительной, чем моя собственная, тихая и слишком правильная, а отец Анны выглядел в моих глазах почти идеальным человеком в сравнении с моим церемонным отцом. Ее отец, невероятно ласковый, внимательный к своим дочерям, был к тому же достаточно щедрым, чтобы приглашать их подружек на дорогой ужин. Мой отец никогда бы так не сделал.

Но Анна упивалась своей загадочной печалью и безутешно плакала после каждой встречи с родителями.

— Они всегда вынуждают меня говорить слишком много… Как бы я ни пыталась держать рот на замке… как будто я заполняю паузы… болтаю то, чего нет на самом деле… Черт, я тараторю, чтобы никто не заметил… а они только сидят и смотрят… ненавижу это… ненавижу…

* * *

Вскоре после встречи с Уле я узнала из газет, что выставка Анны имела невероятный успех в Париже. Короткое новостное сообщение вернуло меня в залитую солнцем гостиную в Черрторпе, где не верящая своим глазам Анна сжимала в руке конверт с голубым логотипом. Я шагнула ей навстречу, обняла. Мыльная вода, стекая, щекотала руку — я поздравила Анну, прошептав, что это замечательная новость.

Полустертые воспоминания, как выцветшие картинки, совсем потеряли свою четкость, расплылись и запылились, став почти смешными в своей трагичной невысказанности. Неужели это случилось на самом деле? Неужели Анна действительно поступала в Художественную школу с моими рисунками? И почему мы никогда об этом не говорили?

Спустя несколько дней я села писать ей письмо. Переписывала его много раз, однако оно получилось не таким, как мне хотелось. Но чего я хотела? Дружбы… И пока я писала, груз воспоминаний все тяжелее давил мне на грудь.

Я не знала, живет ли Анна по-прежнему в Париже, и единственной возможностью передать ей письмо была галерея, куда я приходила посмотреть ее последнюю выставку пару лет назад. Надписав конверт, я оставила владельцу галереи записку, в которой просила отправить письмо адресату.

Зима почти закончилась, но холод пробирал до костей, и шел снег. Выставочная галерея была расположена крайне неудобно, далеко от автобусной остановки и метро, и, сражаясь с ветром, я успела раскаяться в своем поступке. Зачем я написала Анне? Чего я, в сущности, хотела от нее? Как она воспримет мое письмо спустя столько времени? В тот раз, когда мы встретились в галерее, я смутилась, а выставка испугала меня. Большие тягостные картины маслом, изображающие мрачных, похожих на птиц женщин, четко показали мне странную перемену, произошедшую в ней. Огненные волосы ее потускнели, а сама она похудела и как будто выцвела. Заметив меня в толпе людей, она просияла и сразу подошла, сказав, что не смела и надеяться, что я приду. И замолчала, внимательно изучая меня. Что она видела? Насколько я изменилась? В тот момент я поняла, что наши мысли совпадают, и мне захотелось просто обнять Анну. Но мы растерянно стояли друг против друга с застывшими на полпути руками, рядом суетился владелец галереи, пытаясь привлечь внимание Анны к другим посетителям. Мне вдруг стало жаль ее, а картины показались безжизненными, бессмысленными, почти неловкими. Прочитав многочисленные рецензии в прессе, я узнала, что она занялась коллажами, и увидела экспонаты с ее прошлых выставок. Я не поняла их смысла, но критикам, вероятно, лучше знать.

Я продолжала свой нелегкий путь к галерее. Мороз щипал щеки, а пальто насквозь продувало ледяным ветром. Я нащупала в сумке письмо и подумала, что мне не хотелось бы больше встречаться с Анной, поддаваться ее обаянию. И все же шла вперед. В маленьком парке в конце улицы мне встретились дети, играющие в грязных сугробах. Их голоса, похожие на крики беспокойных птиц, уносил ветер. Пахло сыростью поздней зимы, грязным снегом и собачьими испражнениями.

Галерея была заперта, на звонок в дверь никто не ответил. Объявление сообщало, что выставки работают по предварительной записи, и был указан телефон. Я просунула письмо под дверь, но тут же передумала и попыталась вытащить его. Однако ничего не получалось. Смеркалось, было очень холодно, и мне стало смешно от нелепости ситуации. В темной дымке витрин я видела, как мы с Анной стоим друг против друга на вернисаже, мой взгляд скользит по картинам, силуэтам, лицам, приветственным возгласам, поцелуям, рукопожатиям, улыбкам. Бокалы наполняются вином. Лицо Анны застыло, мой взгляд блуждает, разговор не клеится. Я нервничала из-за того, что может появиться Томас и мне придется снова смотреть на него, протягивать ему руку и выдерживать его взгляд. Хотя я до сих пор не уверена, был он там или нет.

С того лета я его больше не видела. В своих воспоминаниях я снова и снова подхватываю рюкзак с заднего сиденья, хлопая дверцей машины. Собака мгновенно прыгает вперед на мое место и лихорадочно лижет Томасу шею, а он, наклоняясь к рулю, заводит автомобиль. Колеса чуть скрипят, когда машина разворачивается. Я жду до тех пор, пока звук двигателя не стихает вдалеке, и ухожу в дом.

* * *

После поездки в Биарриц наступила тяжелая осень. Хотя мы собирались в Африку, в силу известных причин поездка не состоялась. Анна вернулась через несколько недель после меня. Она не давала о себе знать, но я понимала, что она может появиться в любой момент. Мы не обсуждали случившееся. Анна тихо вошла в гостиную с рюкзаком, мы в один голос воскликнули, что счастливы вновь оказаться вместе и никогда больше не расстанемся. Имя Томаса мы не упоминали. Анна выглядела похудевшей, бледной, я же оставалась загорелой. Зато она хорошо спала по ночам, чего нельзя было сказать обо мне.

Мы скромно отметили приезд Анны в тихом кафе, против обыкновения не пригласив никого из друзей. Утром проснулись с головной болью от дешевого вина и подкалывали друг друга за дурные привычки, от которых надо избавляться. Наши сбережения медленно таяли, унося в небытие мечты об Африке. Вечера мы проводили в барах, как одержимые покупали одежду, сумки и обувь, которыми почти не пользовались, и… тревожно наблюдали друг за другом. По утрам из спальни Анны выходили мужчины, а потом она демонстрировала новую шаль, духи или жемчужный браслет. Мне не хотелось смотреть на эти вещи, равно как и на мужчин в ее комнате.

Я плохо спала и просыпалась рано, всегда первой. Осень дарила нам свой прощальный золотой свет, струящийся из окон на рассвете. Я поднималась и заглядывала в приоткрытую дверь комнаты Анны. Там либо царил идеальный порядок, либо полный хаос: на полу разбросаны бумаги, одежда, стол заставлен грязными чашками и тарелками. Я вспоминаю один из таких сумасшедших дней. Анна только что проснулась и зашла в кухню.