Письма Амины - Юнас Бенгтсон Страница 6

Слышно, как в прихожей раздается звонок. Может, она сейчас в гостиной, пьет крепкий черный чай из маленькой чашечки и ест липкие, очень сладкие турецкие пирожные.

Она объяснит, почему не писала, может, она уезжала, может, только что вернулась.

Она извинится, и я прощу ее. И снова пойдут письма.

Я слышу шаги по другую сторону двери. Через глазок мне видно, как в прихожей зажегся свет. Затем глазок снова темнеет, видимо, по ту сторону кто-то стоит. Дверь приоткрывается, на меня смотрит сестра Амины, Гюльден. Я помню ее, она как-то приходила в школу.

— Можно мне поговорить с Аминой?

— Ее здесь нет.

— Она придет попозже?

— Она здесь больше не живет.

Я слышу, как ей что-то говорит какая-то женщина, по-турецки или по-курдски, я не слышу разницы.

Затем она снова поворачивается ко мне, почти умоляюще произносит:

— Уходи, пожалуйста.

— Мне нужно поговорить с Аминой.

Мать Амины подходит к двери, отталкивает сестру. Невысокая, полноватая, она быстро накидывает платок. Говорит на плохом датском:

— Что тебе?

— Я хочу поговорить с Аминой.

— Амина нэ живет здес.

— А где она живет?

— Дэржис падалше отсуда.

— Я просто хочу с ней поговорить, это важно, я пришел поговорить с ней.

— Амина нэ живет здес. Иди! Иди отсуда!

Она пытается закрыть дверь, я не даю.

— Я не уйду, пока не поговорю с Аминой.

— Иди! Нет ее, иди!

Она захлопывает дверь, поразительно, сколько силы она в это вкладывает. Я слышу, как за дверью спорят, но ничего не понимаю. Спускаюсь по лестнице, выхожу на улицу. Напротив их окон расположено два жилых корпуса, а между ними — маленький пятачок с травкой и березка. Я сажусь, прислонившись к стволу. Время идет. Вокруг дерева все зассано. Я пробую разобраться в запахах, попурри ночного горшка: собачья моча, человеческая моча, пьянчуга, возвращающийся домой, бездомный. Солнце уже низко. У меня нет часов, должно быть, скоро вечер. Зажигают фонари, я вижу свет в их окне, голубой экран телевизора. По другой стороне улицы идет мужчина с собакой на поводке, дворняжкой с выступающими ребрами. Собака поднимает ногу на стену дома. Хозяин ждать не хочет, тянет ее за собой, собака ковыляет за ним на трех ногах, подняв четвертую в воздух, выпуская на тротуар короткие струйки мочи. Делает несколько быстрых шагов на четырех лапах, чтобы поводок оказался сзади, и снова поднимает ногу.

Хозяину все равно, он тянет ее за собой, не снижая скорости. Они исчезают за углом.

Сегодня было жарко, но вечер будет холодным.

Я кутаюсь в куртку. Думаю о письмах Амины.

Все началось не с писем, а с телефонного звонка.

Я пролежал в больнице уже несколько месяцев, и был мой день рождения. Утром звонил поздравить брат, но времени говорить у него не было — он спешил на самолет. Наши испекли пирог и скинулись мне на новые плавки для бассейна. Мы пили горячий какао, ели пирог, мне спели и песенку про каравай, и ту, про инструменты. Они на самом деле старались. Даже слабоумная Майкен проорала что-то, а слюни свисали у нее с подбородка. Я сидел, улыбался, благодарил за чудесный подарок, но внутри у меня все было мертво.

Я извинился и ушел, набрал горсть монет, нашел старый телефонный справочник.

— Привет, это Янус… Из гимназии.

— Привет, Янус.

— Помнишь меня?

— Конечно.

— Здорово, иначе глупо было бы звонить.

— Конечно, я тебя помню. Как дела, чем занимаешься? Все спрашивают, чем ты теперь занимаешься.

— Я заболел, очень сильно, и меня положили в больницу.

— А что с тобой?

— Ничего серьезного, или нет… это с головой. У меня… Я… Мне сказали, что я шизофреник.

— Ты… Это грустно.

— Да… Мне тоже было грустно, когда я узнал. Только не подумай, что я считаю себя Наполеоном или там Гитлером.

— Нет…

— Надеюсь, я тебя не напугал.

— Нет… нет, не напугал.

— Я рад. Правда рад. Я надеялся, что ты не испугаешься. Думал, есть небольшой шанс, что ты не положишь трубку.

— А я и не собираюсь.

— Я на это надеялся. Здесь все такое нереальное. Я давно не разговаривал ни с кем, кто бы сам не был болен или не лечил меня. И я не знал, кому позвонить. Я знаю кучу народу, но никого, с кем бы мне хотелось поговорить. И я подумал о тебе.

— Мне приятно это слышать.

Я прислушивался, не изменится ли ее голос, когда я скажу ей, что болен. В ее голосе было удивление, неуверенность, но никакой снисходительности, а затем вежливой попытки положить трубку не последовало.

В тот вечер мы проговорили больше часа. Я махал на людей, чтобы они отошли от телефона, я говорил, что моя сестра родила близнецов, или что моя собака умерла, или что моя сестра умерла, а собака родила близнецов. В конце концов на ее мобильнике села батарейка. Я разговаривал с ней и раньше, в гимназии, на переменах, но это все было о том, как прошли каникулы или там об учителях, которые нам обоим не нравились.

Я никогда не пытался за ней ухаживать. Что толку? Хотя она мной интересовалась, все бы кончилось одними поцелуями, вряд ли мне светило что-то большее.

Тем вечером, ложась спать, я подумал, что, возможно, все не так уж скверно.

Через несколько недель я снова позвонил ей.

— Привет, Янус.

— Если не хочешь говорить со мной, просто скажи. Я пойму, если у тебя нет времени или желания разговаривать.

— Я с удовольствием с тобой поговорю.

— Я пойму, если ты не хочешь…

— Прекрати, Янус, я хочу с тобой поговорить, иначе я сказала бы.

— Рад слышать. Чем ты занимаешься? Чуть не спросил, как погода, но она, наверное, такая же, как и здесь.

Я всего в сорока пяти минутах езды от нее, но с тем же успехом мог быть на другой планете.

— Я лежала читала. Думаю летом поступать в педагогический, так что надо кое-что прочитать. А как у тебя дела?

— В порядке, учитывая обстоятельства. Не то чтобы хорошо, но в порядке. На мне по-прежнему испытывают лекарства.

— Они проводят на тебе испытания?

Я чуть не заплакал, услышав в ее голосе озабоченность.

— Нет, нет, не в этом смысле. Опыты на мне не проводят, им просто нужно знать, что на меня действует. Говорят, мне повезло, не похоже, что я растолстею. Вообще многие толстеют от лекарств, тут такие жиртресты ходят.