Синдром Клинтона. Моральный ущерб - Макс Нарышкин Страница 6

— Вот, обрати внимание, — говорила Вика, относясь к заданию столь же серьезно, как к цифрам в бухгалтерской книге, — «дизайнер работает в красном офисе». Из этого следует, что он не может курить «Данхилл», потому что любитель «Данхилл» работает в желтом офисе. Раз так, то не дизайнер украл ксерокс. Он живет не в первом доме, не пьет пиво и не работает рядом с тем, кто пьет воду. Послушай, это не так сложно, как я думала!

— Осталось найти ответ, — улыбался Тихон. — Так кто же украл счетчик купюр?

— Подожди, подожди… — Она прикусывала губу, рисовала на листе какие-то таблицы, и Куртеев, ощущая тепло в груди, любовался девушкой. — Бухгалтер не работает в зеленом офисе, это очевидно из задания… Бухгалтер не пьет кофе, это тоже бесспорно… Значит, он и «Лаки Страйк» не курит… Тихон, я знаю, кто курит «Лаки Страйк»! Потылицын! У него всегда на столе пачка! Ему дружок привозит из Штатов.

— Ты не любишь сложные задачи, да?

— Почему? — удивлялась она. — Люблю. Просто мне хочется, чтобы ты думал вместе со мной. Ты сам-то разгадал секрет кражи?

— Нет, — смеялся Куртеев.

— Вот видишь. Мы начнем понимать друг друга с полуслова, когда научимся находить один и тот же ответ. Думай как я, ладно?

Куртеев готов был поклясться, что мог провести так всю жизнь: положив голову на ее колени и ни о чем не думая. Ему хотелось просто смотреть на эту девушку и разрываться от влюбленности, наблюдая за тем, как прекрасно выглядит та, которая без труда переключается с серьезного дела на простой разговор. Время шло, а тепло не проходило.

— Вика, ты мне уже дала вилку.

Он без аппетита съел котлету и, прислонив голову к стене, посмотрел на девушку. Если бы котлета была разогрета, она была бы вкусней.

— Расскажи мне, как я жил без тебя. Расскажи, как ты живешь со мной.

Она дотянулась до его руки пальцами и тоже прижалась к стене.

— Ты был бесшабашный молодой человек, который успешно пользовался тем, что нравился женщинам. Эта жизнь казалась тебе единственно верной, потому что не приносила тебе хлопот. Повстречав меня, ты подумал, что я была бы неплохим ее продолжением, и я все ждала того часа, когда ты сообщишь мне о завершении этого очередного этапа твоей жизни. Ждала, когда ты скажешь «прощай». Наверное, я жду этого момента и сейчас. И ты знаешь, я к нему приготовилась. Мне не хотелось бы однажды услышать о том, что лучше бы нам больше не встречаться. Я готовлю себя к этому с той самой минуты, когда ты, словно бы нечаянно, воспользовался теснотой в лифте и прикоснулся подбородком к моему лбу. Я знаю, что ты, если решишь уйти, не уйдешь неожиданно. Тебе обязательно придется сказать мне что-то. И эти твои слова о расставании, если они прозвучат, я встречу не как удар ножом, а как пощечину, от которой не умирают. Я переживу. С этим я существую. А живу с той мыслью, что твое тепло ко мне не иссякнет никогда. А еще я не хотела бы умереть с тобой в один день.

— И кого бы ты отправила на тот свет раньше?

— Себя. Сидя у ручья под яблоней, я смотрела бы вниз и наблюдала за тобой. Я смеялась бы от радости, когда смеялся ты, ломала бы пальцы, когда тебе причиняли боль, и не снимала бы яблок до тех пор, пока бы ты не пришел. Я бы плакала от счастья от твоей любви ко мне, смотрела на свою фотокарточку на твоей тумбочке, слышала слова, которые ты говорил мне перед сном, и чувствовала, как мои губы теплеют, когда ты прижимаешься к холодному стеклу губами.

Тихон молчал, и пальцы его дрожали от волнения. Он слушал ее и понимал, что офис, в который он пришел, не для него, он в нем чужой. Даже если на его рабочем столе стоит ее фотка в рамке. Эта девушка отнимает у него все время. Он лучше бы остался дома, отпускал ее каждое утро на работу, которой Вика предана, ждал бы ее возвращения и не подпускал бы к домашним делам. Он нашел бы себе работу и здесь, благо голова работает без перебоев.

— Ты знаешь, что я бесшабашен, что нравлюсь женщинам, так не лучше ли было посадить у ручья меня?

Она посмотрела на него потеплевшим взглядом.

— Ты никогда не спрашивал, люблю ли я тебя.

У Тихона дрогнули губы, и он убрал руку.

— Я не уверен, нужно ли спрашивать, когда знаешь ответ.

— А ты спроси, — прошептала Вика, жадно заглядывая в его лицо. — Быть может, это будет совсем не тот ответ, который ждешь.

В груди Тихона тревожно стукнуло сердце и остановилось, словно не зная, что делать дальше — бить ли в набат или мерно постукивать, упиваясь истомой.

— Так… как?

— Я тебя очень люблю, — выдержав такую паузу, что Куртеев едва не свихнулся, сказала Вика. — А потому и представить даже не могу, что бы делала без тебя на этом свете хотя бы минуту. Не занимай моего места у ручья, прошу тебя…

Он жадно целовал ее тело. Казалось, не было ни единого уголка на этом упругом и в то же время податливом теле, который обошли вниманием его губы. Он любил эту девушку.

— Если бы у нас было много денег, — шептала она, — мы бы уехали на край света. И в этом мире был бы только шелест прибоя, солнце и мы с тобой на мягком матрасе в бамбуковом бунгало.

— Для этого нужно о-очень много денег, — смеялся Тихон. — Ты напомни мне этот разговор лет через десять, ладно? К тому времени мы накопим на бунгало, и останется еще пару лет попотеть в офисе, чтобы заработать на билеты на рейс «Москва — Край Света».

Тихон не был уверен, что это любовь. Слишком простое слово для того, что с ним сейчас происходило. Жажда обладать ее телом у него давно и как-то незаметно пропала, и теперь он пытался понять, что пришло на ее место. Он смотрел в темноте на ее лицо, умиротворенное сном и покрытое вуалью струящегося из окна синего света, медленно, как слепой ощупывает и представляет, водил взглядом по овалу ее лица и задыхался от чувств. На смену жажде пришло, видимо, упоение. Восторг от понимания того, что эта девушка рядом. И уже как-то неважно, что они при этом делают — занимаются ли сексом, смеются ли над фильмом или вместе собирают на полу воду из затопленной Викой ванны. Главное в этом предложении — слово «вместе». Они принадлежат друг другу, и от этого кружится голова. Наверное, это и есть любовь. Но Тихон не употреблял бы этого слова вовсе, поскольку рядом с ним спит единственная из всех известных ему женщин, которой он не сказал, что любит. И в этом есть какой-то высший, непознанный смысл. Пусть так и будет.