Роза и тис - Агата Кристи Страница 6

Нет особого смысла описывать то, что произошло потом. К томуже у меня в памяти не осталось ни подробностей ни четкой последовательностисобытий. Затуманенное сознание, мрак, боль... В нескончаемом бреду я все шел побесконечным подземным коридорам и лишь изредка смутно понимал, что лежу вбольничной палате – мелькали врачи, медсестры в белых шапочках, я различалзапах антисептиков, поблескивание стальных инструментов, сверкающих стеклянныхстоликов, проворно подкатывающих ко мне.

Сознание возвращалось медленно... В голове потихонькупрояснялось... отступала боль... но еще не было никакого представления ни олюдях, ни о положении, в котором я находился. Больное животное четко ощущаетлишь боль и тот момент, когда она отступает. А у больного человека лекарства,милосердно притупляя боль, одурманивают разум, усиливая путаницу чувств имыслей.

Но временами наступало просветление, и вот однажды мнерассказали, что произошло.

Наконец я понял все – что я совершенно беспомощен... чтоизуродован. Что я отныне навсегда выключен из нормальной жизни среди другихлюдей.

Иногда меня навещали. Приходил мой брат. Растерянный, онмялся, ища слова и не зная, как и о чем со мной говорить. Мы с ним никогда небыли близки. А я не мог говорить с ним о Дженнифер. Но думал о ней постоянно.

Когда я стал поправляться, мне принесли письма.

Письма от Дженнифер.

Посещать меня разрешалось только близким родственникам. УДженнифер не было таких прав – формально она была всего лишь другом, «Хьюго,дорогой, писала она, – меня не пускают к тебе. Я приду, как только разрешат.Постарайся скорее поправиться. С любовью, Дженнифер».

«Не тревожься, Хью, – успокаивала она в другом письме. –Главное – ты не погиб, остальное не имеет значения.

Скоро мы будем вместе – навсегда. Твоя Дженнифер».

Я написал ей неразборчивыми карандашными каракулями, чтобыона не приходила – что не должна приходить. Что я мог предложить Дженнифертеперь?

Я увидел ее только после того, как выписался из больницы иоказался в доме своего брата. Во всех ее письмах звучала одна и та же нота. Мылюбим друг друга! Даже если я никогда не поправлюсь, мы должны быть вместе.

Она будет за мной ухаживать. У нас все же будет счастье...не такое, о каком мы мечтали раньше, но все-таки счастье.

И хотя моим первым порывом было сразу разрубить этот узел,сказать Дженнифер: «Уходи и больше никогда не приходи», – все же я колебался. Яверил, как и она, что нас связывает не только физическая близость, что у насостается радость духовного общения. Конечно, для Дженнифер было бы лучше уйти изабыть меня... но если она не уйдет?

Прошло много времени, прежде чем я уступил и разрешилДженнифер прийти. Мы часто писали друг другу, и наши письма в самом деле былиписьмами любви, вдохновляющими... героическими...

И вот наконец я сдался.

Ну что же, она пришла.

Ей не разрешили пробыть долго. Думаю, уже тогда мы оба всепоняли, хотя и не признавались себе в этом. Дженнифер пришла снова. Пришла онаи в третий раз. Но больше я уже не в состоянии был выдержать. Третий визитДженнифер продолжался всего десять минут, но мне показалось, что прошло, покрайней мере, часа полтора! Я с трудом поверил, когда после ее ухода посмотрелна часы.

Не сомневаюсь, что она испытывала то же самое.

Нам нечего было сказать друг другу...

Да, вот так-то...

В конце концов оказалось, что ничего серьезного между намине было. Есть ли что-нибудь горше призрачного счастья? Единство взглядов,взаимопонимание, когда мысль одного тут же подхватывалась другим, дружескоеучастие – иллюзия... всего лишь иллюзия, рожденная взаимным влечением междумужчиной и женщиной. Ловушка, расставленная Природой, – самая хитроумная, самаясовершенная из ее уловок. Между мной и Дженнифер существовало толькочувственное влечение – и оно породило столь чудовищный самообман. Страсть, толькострасть...

Это открытие вызвало во мне стыд и негодование. Я почтивозненавидел и себя, и Дженнифер. Мы растерянно смотрели друг на друга, и обана свой лад пытались понять, что же стало с тем чудом, в которое мы оба такверили.

Я прекрасно сознавал, что Дженнифер молода и красива, но,когда она говорила, мне было скучно. И я тоже вызывал у нее скуку. Мы уже ни очем не могли говорить, ничего не могли обсуждать с удовольствием.

Дженнифер продолжала упрекать себя за все, что произошло.Меня это раздражало, казалось ненужным и отдавало истерикой. Зачем то и делотвердить об этом?

Уходя в третий раз, Дженнифер заявила, бодро и настойчиво:

– Хью, дорогой, я очень скоро приду опять.

– Не надо, не приходи.

– Но я обязательно приду. – Голос Дженнифер звучал глухо,неискренне.