Замыкая круг - Карл Фруде Тиллер Страница 6

— Доктору ты об этом говорила? — спрашиваю, беру кофейник, наливаю нам обоим кофе, черного, крепкого, свежезаваренного. Смотрю на нее, вижу невеселое лицо с делано-храброй улыбкой, чувствую, как внутри закипает раздражение.

— Нет! — отвечает она, прямо-таки недовольным тоном, кривит один уголок рта, слегка качает головой и выглядит тоже недовольно, ни с того ни с сего.

— Но ты должна ему сказать!

— Не-ет! Зачем это? Какие таблетки ни принимай, у них всегда есть побочные воздействия.

На миг становится тихо. А потом мама вроде как внезапно понимает, что зашла чересчур далеко, глубоко вздыхает и наклоняется над столом.

— Ладно, — говорит она, быстро, нервозно, пытается как бы взять себя в руки, пытается улыбнуться. — Наверно, и вправду надо поговорить с врачом.

— Ясное дело, надо, ведь так не может продолжаться, — отвечаю я, стараюсь подавить раздражение и немножко пойти ей навстречу, стараюсь дать ей немного сочувствия, которого она ищет, поднять ей настроение, немножко поддакнув, потолковать с ней о болезни.

— Да-да, я спрошу при случае, — соглашается она, глядя на стол.

— У тебя же и без того хватает болячек, только этой напасти недоставало. — Я знаю, ей нравится слышать такое. Смотрю на нее, вижу, как она слегка веселеет, качает головой, опять храбро улыбается:

— Жива покамест.

— Да, к счастью, — со смешком отзываюсь я.

Она глядит на меня и быстро улыбается, но улыбка чуточку другая, неожиданно мои слова пришлись ей по душе, и улыбается она немного искреннее. Теперь надо просто продолжать в этом же духе, говорить что-нибудь такое, что, как я знаю, доставляет ей удовольствие, неважно что, лишь бы поднять ей настроение, невмоготу мне пребывать вместе с нею в этом тягостном унынии, сил моих нет, по крайней мере сейчас. Смотрю на нее, хочу спросить, часто ли в последнее время ее донимала боль, но тут вдруг звонит телефон. Мама глядит на меня, улыбается, кладет руки на подлокотники, встает, с осторожностью. Когда она приподнимается, лицо кривит болезненная гримаса, она поспешно хватается за поясницу, секунду стоит с закрытыми глазами, идет, поначалу скованно, медленно, затем чуть поживее, как бы мягчеет. Я провожаю ее взглядом, смотрю на узкие плечи, на скособоченную, слегка сгорбленную спину. Чувствую, как подступают угрызения совести, она сидит здесь одна-одинешенька в большом доме, все тело у нее болит, изо дня в день, не удивительно, что ей хочется поплакаться, не удивительно, что хочется немножко выговориться, когда в кои-то веки кто-нибудь приходит, не грех мне и проявить снисходительность, ведь за долгие годы она отдала ради меня больше, чем можно требовать, и уж как минимум от меня не убудет, если я без уныния и досады выслушаю немного сетований, немного жалости к себе. Беру чашку, отпиваю глоточек кофе. Ставлю чашку на стол. Сижу и смотрю в сад, он совсем зарос, клумбы давно не полоты, живая изгородь — сущие дебри, непролазные, неровные, даже на лужайку выбрались, паскудная мелочь торчит тут и там. Немного погодя мама возвращается, в одной руке у нее кисет, в другой — зажигалка, она смотрит на меня, улыбается. И я улыбаюсь в ответ.

— Эскиль звонил, — говорит она, усаживаясь. — Навестить заедет!

Я пока молчу, смотрю на нее. Она запускает руку в кисет, достает щепотку табаку, рассыпает по папиросной бумаге.

— Так-так! — Я беру чашку, подношу к губам, мне совершенно неохота встречаться с Эскилем, но я стараюсь не показывать вида, прихлебываю кофе, откашливаюсь. — Когда он заедет? — спрашиваю, изобразив улыбку.

— Он звонил с дороги, у него есть кой-какие дела, так что заедет после обеда, — говорит мама, с улыбкой смачивает кончик самокрутки, сует ее в рот.

Я гляжу на нее, киваю, чувствуя, как портится настроение.

— Эскиль один или как? — спрашиваю.

— Что?

— Он один или с Хильдой?

Мама смотрит на меня удивленно.

— Не знаю, — отвечает, кладет ногу на ногу, раскуривает самокрутку, затягивается. — Я не спросила, но… приедет она, наверняка приедет, — добавляет она, ждет секунду-другую, потом вдруг глядит на меня и фыркает. — Она, знаешь ли, вечно в запарке. Я уж и не помню, когда видела ее, так давно это было.

— Хмм! А Эскиля ты давно видела? — спрашиваю я, знаю, что спрашивать не стоит, ей обидно, что Эскиль редко ее навещает, но удержаться не могу. Она глядит на меня в упор, всего лишь долю секунды, потом улыбается мне быстрой, тусклой улыбкой.

— Ну да, давно. Но Эскиль занят политикой, ты же знаешь. А вдобавок работает. Тут все маленько по-другому.

— Ты и раньше, до того как он был избран в правление коммуны, видела его не чаще, — говорю я, не могу удержаться, так выходит само собой.

Мама по-прежнему тускло улыбается, опять затягивается самокруткой.

— Ладно, давай не будем об этом. — Она выпускает носом дым, мне слышен легкий шипящий звук.

— Не будем так не будем, — говорю я со смешком, настроение хуже некуда, вдруг наваливается уныние.

Мы одновременно берем чашки, отпиваем по глотку, ставим чашки на блюдца, которые негромко звякают, и наступает тишина.

— Между прочим, на днях я встретила Венке, — сообщает мама.

Я смотрю на нее, молчу. Черт, сейчас опять заведет шарманку насчет Венке, никогда, наверно, не перестанет, а мне это надоело хуже горькой редьки.

— Вот как, — говорю, невмоготу мне спрашивать, как у Венке дела или что-нибудь в этом роде, невмоготу говорить с мамой о Венке, я только и способен обронить «вот как».

Короткая пауза.

— У нее все хорошо, — говорит мама, продолжая дымить.

— Ага, — отзываюсь я, на вдохе.

Пауза.

— По-моему, мы не меньше получаса разговаривали! — продолжает мама, смотрит на меня, улыбается. — Так было приятно, — добавляет она, снова на миг умолкает в ожидании, потом говорит: — Между прочим, она спрашивала о тебе!

Я поднимаю на нее глаза, чувствую, как закипает раздражение. Открываю рот, собираюсь огрызнуться, но обрываю себя, гляжу на стол, секунду выжидаю. Снова смотрю на нее.

— Ты можешь сколько угодно гнуть свое, мама. — Я изо всех сил стараюсь говорить спокойно, даже улыбку выдавливаю. — Все равно мы с Венке снова не сойдемся.

— Так ведь я… никогда об этом и не заикалась, Юн, — говорит она, озадаченно и чуть обиженно, как бы прикидывается наивной простушкой, но я-то хорошо знаю, она норовит внушить мне чувство вины за то, что я бросил Венке, оставил работу и примкнул к рок-группе, только не подает виду, грустно глядит на меня.

— О’кей, — коротко, резковато говорю я. — Отлично.

Она опускает взгляд, вздыхает и едва заметно покачивает головой, сидит нога на ногу, с дымящейся самокруткой в руке, невеселая такая.

— Что бы я ни сказала, что бы ни сделала, все не так!