Дневник Ласточки - Амели Нотомб Страница 6

Но спустя какое-то время в голове начинается черт знает что. Каждая нота занимает в сером веществе свое место, и когда непрерывно звучит одна и та же музыка, какие-то участки мозга сводит судорога. Тема превращается в крестную муку для нервных окончаний. Что довольно странно: ведь реальных звуков мы не слышим, они живут только в нашем воображении. Но все равно оглушают и сводят с ума.

Думал, что обрел счастливое забытье, а теперь не можешь от него избавиться. И клин клином не вышибешь: другая мелодия не способна изгнать осточертевший мотив, он все время норовит вынырнуть из-под звукового покрова, под который ты его старательно запихиваешь.

Похоже на любовную горячку. В прошлом я изобрел безотказный способ забыть девчонку, если она слишком уж занимала мои мысли – изучить ее вдоль и поперек. Главное, наблюдать непрерывно, каждую секунду, так избавление приходит гораздо скорее, потому что начинаешь замечать, что девять десятых своего времени девицы притворяются и играют какую-нибудь роль. Предмет изучения вдруг становится таким плоским и ординарным, что выздоравливаешь моментально. Неизлечимую любовь внушают только девушки, сохранившие естественность. А таких одна на миллион.

Освободиться от надоевшей мелодии куда труднее. Тут тоже могла бы помочь мнемотехника. Но попробуйте-ка выучить наизусть хотя бы басовые соло «Радиохед» – а ведь это лишь малая частица тайны! С наушниками на голове я замыкался в своего рода сенсорном кессоне, вновь и вновь прослушивая альбомы Amnesiac, Kid A и Hail to the Thief. Они действовали словно шприц, беспрестанно накачивавший меня самым упоительным из наркотиков. Когда, сняв наушники, я отправлялся убивать, мой внутренний проигрыватель крутил в голове все те же песни.

Это был не звуковой фон, но само действие. Я выполнял его идеально – убивая.

– Что ты чувствовал, когда переодевался в женщину? – спросил меня Юрий.

– Ничего, я же не трансвестит. А в нашей команде есть женщины-киллеры?

– Я не уполномочен рассказывать тебе о других.

– Скажи просто, есть или нет.

– Погода хорошая, но прохладно.

– Ладно, понял. Как ты считаешь, женщина способна убивать?

– Ясное дело. Ты что, с луны свалился?

– Я имею в виду: женщина может убивать, как мы?

– Почему бы и нет?

Я начал сыпать привычными формулировками, к которым сводится любой разговор о половых различиях: «Мужчины и женщины – они разные, они дополняют друг друга, сейчас я вам все объясню…» Просто поразительно, как люди радуются, когда их пичкают избитыми истинами. Ничто так не убеждает, как самые банальные штампы. Мне хотелось развести русского на откровенность. Но он был слишком хорошо вышколен. И я ничего от него не добился, кроме равнодушных «м-да» и «ну-ну».

Некоторым не везет до такой степени, что они находят любовь своей жизни либо писателя своей жизни, философию своей жизни и тому подобное. В каких маразматиков они после этого превращаются – причем очень скоро, – сами знаете.

Мне не повезло еще больше: я встретил музыку своей жизни. Несмотря на всю оригинальность, альбомы «Радиохед» доводили меня до отупения почище вышеперечисленных патологий. Я терпеть не могу фоновую музыку. Во-первых, нет ничего вульгарнее. Во-вторых, даже самые приятные мелодии, если они без конца крутятся в голове, надоедают до смерти. Не существует же фоновой любви, фоновой литературы, фоновой мысли, однако есть шумовой фон – эта дрянь, этот яд. Только звук выстрела вырывал меня из акустической тюрьмы.

Вот было бы здорово, если бы были не только киллеры, но и киллерши. Но в моих фантазиях post homicidem женщины в роли убийц никогда не выступали. Мне ничто не мешало их себе представить, но для этого не хватало жизненных впечатлений. Мне, в общем-то, все равно, мужчина или женщина, просто хотелось разнообразия, в том числе и в мыслях.

Теперь, глядя на хорошенькую девушку на улице, я задавался только одним вопросом: «Смогла бы она убивать, как я?» Наверное, выглядел я при этом странно, девушки явно смущались от моего взгляда.

В дождливые дни, когда воздух пахнет как-то по-особенному, меня тянуло на романтику: мне виделись красавицы-убийцы в плащах с поднятым воротником, убегающие с места преступления с еще дымящимся револьвером в руках (хотя в реальности такого, увы, никогда не бывает). Вот она вскакивает на мой мотоцикл и с умоляющим видом просит: «Скорей! Увези меня отсюда!» – и крепко прижимается к своему спасителю. Да, красавицы превращались в красавицу, так всегда бывает, когда фантазируешь, чтобы кончить: сначала рисуешь себе некое расплывчатое, многоликое создание, но чем сильнее распаляешься, тем более индивидуальными становятся черты, абстрактное уступает место конкретному, и начинаешь отчетливо различать ее глаза, изгибы тела, выражение лица, иногда даже тембр голоса. Ева появилась на свет из ребра Адама, и мужчины в моих фантазиях всегда похожи на мужчин, которых я встречал. В нашем деле много мужчин и почти нет женщин, поэтому девушка могла родиться только в моем воображении. Мужчин я знаю, а девушек придумываю, и когда вместе с девушкой я достигаю оргазма, она для меня единственная и неповторимая, живая, настоящая.

Обычно на нашей работе не запачкаешься: кровь и мозги клиентов летят вслед за пулей, в противоположную от тебя сторону. Но бывает, срикошетит или череп вроде как взорвется, и в тебя попадают брызги отвратительного месива. Сматываешься на четвертой скорости, разглядывая по дороге гемоглобиновый паштет на рукаве, – и не верится, что музыка Моцарта родилась из такой мерзости.

На первых порах я начинал с душа. И зря. Начинать надо было с одежды. Даже кровь и ту трудно смыть: я на собственном опыте убедился, что от горячей воды кровавые пятна въедаются в ткань, и потом их уже невозможно отстирать, вообще никак. Мне снова помог мой мнемотехнический метод. Как я убиваю? Хладнокровно. Значит, кровь отстирывается холодной водой.

Помню, что в начале марта вдруг вернулась зима. Все ждали весну, и на тебе – снегопад. Меня послали убрать одного нотариуса в Венсенне, так он кровью весь вестибюль затопил – ох уж эти раны в висок, никогда не знаешь заранее, сколько из них вытечет. А мне как раз велели прибрать за собой. Хорошо, что с погодой повезло: я вышел в сад, набрал снега и присыпал им запачканный пол. И эффективней, и поэтичней, чем возиться с тряпкой. Жаль, снег не часто бывает под рукой.

С мозгом еще хуже. Жирные пятна очень трудно смыть. Ведь мозг – это чистый жир, а жир всегда пачкается. И если с первого раза пятно не выведешь, то потом уже точно не получится.

Все это подтверждает мою метафизическую теорию: скверна не в теле, а в душе. Тело – это кровь, а кровь чиста. Душа – это мозг, то есть жир. Все зло от мозгового жира.

Моя профессия заключалась в том, чтобы творить зло. И мне это давалось так легко, потому что я не располагал телом, способным обуздать мой дух.

От тела у меня остался лишь крошечный протез, научившийся воспринимать новые ощущения, которые я познал благодаря убийствам. Страдание не входило в их число, ибо понятие морали мне было недоступно.