Стеклянные дети - Елена Ронина Страница 6

Инга не сразу решилась на ремонт, словно боялась прикоснуться к истории дома, к месту. И только после появления в ее жизни Глеба они потихоньку квартиру перепланировали и отремонтировали. Из большой комнаты сделали две: спальню и кабинет (понятное дело, впоследствии он должен был стать детской), из бывшей кладовки в коридоре получились приличная гардеробная и примыкающий к ней гостевой туалет. Глубокие стенные шкафы послужили основой для библиотеки. И как итог: просторные комнаты, минимум шкафов, высокие потолки, распашные двери и все окна – в тихий московский дворик. Можно сказать – в кирпичный колодец, а можно – в тенистый и спокойный московский сад, где сирень и липа расточали свой неповторимый аромат. Инга всегда удивлялась, начиная убирать квартиру – вот ведь самый центр, а пыли нет.

Сначала ей хотелось в интерьере больше Прованса, любовь к Франции и всему французскому проявлялась даже при выборе обоев. Но потом все же она склонилась к стилю городской неоклассики. Из элементов французского стиля оставался паркет елочкой. Глеб пытался склонить жену к полной замене пола на модные доски, но Инга стояла на своем. Паркет с его щелями и выбоинами был ей дорог как память. Да и нечто французское в этом тоже сквозило. Во всех любимых французских кинолентах полы именно такие. И двери! Высокие, до потолка. Двери были отреставрированы старые.

Есть люди, которые любят переезжать с места на место. Инга, напротив, была человеком привычек. Она сильно привязывалась к месту. Быть бы ей кошкой, родись она животным: место для нее всегда было важнее окружения. И это место ей не хотелось переделывать раз за разом. И значит, сделанное должно устраивать многие годы. Выходит, неоклассика: универсальное сочетание респектабельности, благородства, возвышенной утонченности и прагматичности с классическими традициями на современный лад. Тут можно проявить гибкость, но основная линия всегда остается четкой.

Как оставить вот это ровное настроение, не сбиться с него? Это нелегко, женщина знала об этом и тем не менее старалась дышать поглубже и сохранять позитивный настрой. Хорошо тем, кто занимается йогой. Инга пыталась время от времени, но ей не хватало терпения. Упражнение, которое ей давалось труднее всего, – это убрать всякие мысли из головы и ни о чем не думать. Как же: не думать? Вот она уже думает о том, что ничего не думает. Сегодня она как никогда старалась расслабиться и выкинуть все мысли из головы.

Инга запустила стиральную машину и решила еще снять с окон шторы. Пришло время химчистки. Еще раз порадовалась, что у них нет тюлевых занавесок. Это прихоть Глеба, ему мешали занавешенные окна, и она в какой-то момент с ним согласилась, пусть будет так. Зато ничего не мешает виду из окон, больше простора. Шум листвы, дворник шуршит метлой, жизнь идет своим чередом. Просто жизнь. Размеренная и будничная.

Женщина достала стремянку из кладовки и аккуратно забралась на самый верх. Нужно быть осторожной. Впереди есть цель, наконец-то опять есть цель. Она не хотела думать о том, что ее ждет, она не строила планов и старалась ни на что особо не надеяться. Столько уже этих планов было выстроено, и столько пустых ожиданий пережито. Она не позволит себе впадать в депрессию, устраивать истерики, она просто отнесется к этой попытке как к очередному проекту, который нужно выполнить. Потратить на это деньги, силы, время. Это нормально. Влезаешь в какое-нибудь дело и сразу перестаешь спать ночами, нервничаешь, планируешь. Не знаешь, с какой стороны подойти. Сколько ресурсов на все это потребуется. Так и здесь. Что, собственно, нового? Она обязательно еще раз все пройдет, все выдержит, а в конце… Нет, невозможно не думать, невозможно не надеяться.

Инга поняла, что со шторами сегодня ничего не выйдет, слезы начали застилать глаза. Она постаралась как можно аккуратнее спуститься, дрожащими руками хватаясь за тяжелые портьерные ткани на ярких чехлах, села на пол и заревела белугой. Это не просто проект. Это – вся ее жизнь, именно то, ради чего стоит жить. То, о чем она запретила себе думать.

Она тогда решилась на ЭКО. Толчком послужил тот самый южный роман, прямо-таки настойчивые рекомендации доктора. И как результат – несколько неудач. Если быть точной, три. Особенно тяжелой была последняя.

Врач из Петербурга вынесла приговор: «Невозможно. Говорю тебе как специалист. Прекрати тратить деньги и убивать здоровье». Страшные слова для женщины. Да, про здоровье – это отдельная тема: и про самочувствие, и про боли, и про то, что никому еще и не покажи, что с тобой происходит. Цены на препараты и услуги врача тоже были немаленькими. Да еще и какое-то странное стечение обстоятельств в том, что им посоветовали клинику в Петербурге. Московским врачам уже веры не было, про Питер же рассказывали, мол, там специалисты какие-то особенные. Обязательно помогут. И начались эти ночные поезда. Туда-обратно. С вокзала несемся в клинику, очереди, анализы, переговоры с врачами, процедуры, а потом где-то нужно гулять до поезда в Москву.

– Это ж Питер, – удивлялись подруги. – Ну, в музей сходи!

Господи, какой музей. Когда хочется свернуться калачиком, где-нибудь залечь и никого не видеть и не слышать, и когда мысль только одна: «А вдруг опять неудача? И что тогда?» А вдруг, вот оно! Вдруг все получится?! И такое счастье разливается по всему телу! И начинаешь рисовать себе, кто и как, и придумывать имена, и покупать одежду, пусть мысленно, и мечтать, как будешь ходить в зоопарк и обязательно на «Щелкунчика». Интересно, у мужчин так же?

Это был очень тяжелый период, мучительный и физически, и морально. Потому что именно в тот раз она верила как никогда, замечталась аж до того, как она будет аплодировать из зала сыну-режиссеру, который получает «Оскара» и произносит заученную речь. И, конечно же, в этой речи ее имя звучит первым. Это будет просто «мама». Не нужно называть имен и отчеств. «Господи, господи, ну дай мне услышать это «мама» хоть когда-нибудь».

Она очень тяжело выходила из той неудачи, погрузилась в накатившую депрессию с головой на долгий период. Перестала общаться с друзьями, практически не выходила из дома, потеряла ко всему происходящему всякий интерес.

– Точка, – сказал тогда Глеб. – Пережили, перепробовали, идем дальше. Тебе 40, мне 46. Значит, не угодно Богу.

Так сказал Глеб, который никогда не верил ни в черта, ни в дьявола, ни в самого всевышнего. «Все в наших руках» – это всегда было его любимой присказкой, и вдруг…

Инга с испугом смотрела на него:

– Нас за что-то наказывают?

– Мы не знаем. Может быть, нас от чего-то оберегают или, наоборот, поощряют. Мы ничего не знаем. Давай жить здесь и сейчас. Не гадать и не мечтать. Мы есть друг у друга. Это важно. Мы есть друг у друга больше десяти лет. Это очень много. Мы умеем жить вдвоем, мы умеем жить друг для друга, наш быт полностью устроен. Давай решим, что это очень хорошо.

Инга опять чуть не разразилась слезами:

– А могло бы…

– Не могло бы, – жестко остановил ее муж. – Все. Не могло бы. И не будет никогда. Есть ты, есть я. И мне очень нравится такая жизнь. – Последние слова он сказал медленно и громко, нарочито растягивая их, как будто гипнотизируя жену, вводя ее в транс. – Только ты и я. Нам хорошо вместе.