Я – Сания - Сания Испергенова Страница 6

В спальне на кроватях лежит одежда «для спонсоров». Два разноцветных вороха – одинаковые нарядные платья для девочек и одинаковые шортики-рубашечки для мальчиков. Я огляделась в поисках ненавистных бантов. Может, хотя бы про них забыли? Из-за этих оранжевых и красных орудий пыток я ненавидела спонсоров больше всего. А еще за то, что они приходили по праздникам и глазели на нас. Трогали, щупали, пускали слезу, а потом возвращались в свой непонятный мир, куда нам не было доступа.

Нет. Зря я радовалась. Банты принесли следом. Меня выловили первой – поставили перед стулом, на котором сидела воспитательница, и стали драть волосы пластмассовой расческой. Хррррр! Хррррр! За что?!

Прически у мальчиков и девочек были одинаковыми. Чем мы отличаемся друг от друга, кроме названия, непонятно. Просто есть дети в шортиках, а есть дети в платьицах. Только в платьицах страдали больше. Воспитательница твердой рукой сгребла мои короткие волосенки в пучок на макушке и прицепила к ним ненавистный бант, натянув кожу на голове так, что глаза подползли к ушам. Привычно отодвинула меня в сторону, не обращая внимания на скривившийся рот, и притянула к себе следующую жертву. Хрррррр! Хрррррр! Металась расческа. Цеплялся бант. Следующая. Хрррррр! Хрррррр! Готово! Скоро все дети в платьицах выросли на вторую голову, красную или оранжевую, которая мерно покачивалась на макушке. Больно – глаза к ушам – было всем. Но сдирать банты никто не пытался: мы уже знали о последствиях.

Нас ведут в групповую.

Столы, за которыми мы обычно едим, сейчас куда-то вынесли. Ёлка! Увидев ее, мы начинаем толкаться – бесссссстолочи – и никак не поймем, чего же от нас хотят… Наконец, накинувшись всем коллективом, воспитатели вручную собирают всех в кучку – как бы чего не вышло. Я, как обычно, наблюдаю за их лицами. Вот они выравнивают нас – мальчик-девочка, затылок в затылок, висок в висок. Губы сжаты в тонкую нить, придирчивый взгляд. Вот одна из них распахивает двери в групповую, и на лица остальных, словно по команде, слетают улыбки. Глаза остаются неподвижными, как точка отсчета, а рты старательно тянутся в спортивной зарядке – раз, два, три, четыре, сели-встали, губы шире. К нам вваливаются чужие взрослые. Спонсоры. Самая неугомонная воспитательница из соседней группы, вечная тамада, выходит в центр зала.

– Здраааавствуйте, гости дорогие!

Она зачем-то кланяется, спонсоры глупо улыбаются и кивают в ответ.

– Скоро праздник, Новый год! Добрых дел водоворот…

И тут вижу, как открывается дверь и из-за спин взрослых в зал вталкивают ЕЕ! Такую же «дылду», как я, точно в таком же платье и с таким же огромным рыжим бантом! Сердце радостно бьется в груди, стучит так, что, кажется, все это слышат. Тук-тук-тук-тук! Тук-тук-тук-тук! Руки, ноги и даже голова у Ани на месте! Только лицо, как обычно, заклеено пластырем и почти не видно глаз – одни узкие щелки. Опухшие веки, щеки, подбородок. Я знаю, что в детстве Аня не слушалась воспитателей и за это ее украла баба-яга, искусала ей все лицо. Она сама виновата – плохо себя вела. И теперь Аню лечат врачи. Уже много лет.

При мыслях о бабе-яге мне становится страшно, я начинаю постукивать зубами, глядя на единственную подругу. Ничего не могу с собой поделать.

– Ооо, – ведущая нервно дергается, делая непонятные знаки в сторону двери, – вот и Анечку из больницы привезли. После операции.

Она как будто оправдывается, но это не помогает. По толпе спонсоров, они жмутся друг к другу – плечи к ушам, пролетает испуганный вздох. В нем ужас и жалость. И я чувствую эти вздохи, как будто они живые, вижу своими глазами серых мохнатых тварей, которые вываливаются из ртов взрослых вместе с этим отвратительным «ооооо» и разбегаются по углам. Они хуже крыс. Намного хуже! Я злюсь на глупых взрослых. Аня красавица, она, как и я, – такое же платье, такой же бант! Что им не нравится? Аню подхватывают под локоть и запихивают куда подальше, ко мне под бок. Тут ее не будет видно. Она врезается в меня всем телом и прерывисто дышит мне в ухо. Я довольна – мы снова рядом. Осторожно завожу руку за спину, чтобы не видно, и Аня благодарно вцепляется в мои пальцы. Воспитательницы, наконец, прекращают суетиться и встают у нас за спинами.

Первый толчок в затылок без банта, и малыш выходит на середину зала. Светленький, ладный. Шаркает черными чешками – шрррр, шрррр – и прячет глаза.

– Мыыыы начинааааем! – продолжает ведущая. – Перед вами выступят воспитанники старшей группы!

Она театрально выбрасывает руку в сторону ребенка, словно представляет всемирно известного акробата – как в цирковом выступлении по телевизору – и словно опытный конферансье отходит в сторону. Малыш мнется с ноги на ногу, теребит влажными ладошками серые шортики. Он вот-вот заплачет, ему страшно стоять перед этими взрослыми, которые смотрят на него, как на диковинную зверушку. «Какой красивый, – доносится из кучки спонсоров, – как же так?!»

– Ну, что ты стоишь? – улыбается ртом и сверкает злыми глазами воспитательница. – Давай!

Ребенок взрагивает всем телом и начинает тревожный лепет:

– Ёака сикааааает…

– Дааа, – кивает воспитательница и шепчет ему, – шарики…

– Шаикиии бетяяят, ааадуютя деееети и…

– И «ура»! – подсказывает она.

– И «уааа» китяяят.

– Молодец! – Все хлопают в ладоши, конферансье сияет. – Ууу-ти, наша гордость!

Трехлетние дети выходят в центр зала один за другим, воспитатели за спинами обеспечивают правильный порядок тычками. Малыши лопочут что-то невнятное – учили ведь, бессссстолочи, учили! – только потому, что боятся наказаний. Я тоже хочу быть хорошей, хочу сделать все правильно, но не знаю стихов. Ни одного. Я болела. Стою обливаюсь холодным потом – вдруг вытолкают и меня тоже вперед, и что тогда?! Меня накажут. Я плохая. Плохая! Мы с Аней две нелепые белые вороны – изоляторная и больничная – каждая о двух головах, стоим и молча потеем от страха. Уффффф. Конец. Нас не тронули.

– А тепеееерь, – из толпы спонсоров выходит вперед великан: глаза навыкате, рыжая борода, – с нас детишкам подарки! Сегодня я ваш Дед Мороз!

Он хохочет так, что в окнах позвякивают стекла. Страшно. А воспитательницы проворно тыкают в наши спины – работают в восемь рук, – и мы, спотыкаясь, делаем по шагу вперед. Взрослые оживляются, дети напуганы. Я хочу, чтобы все взрослые скорее отсюда ушли, – хватит, хватит! Мне нужно забиться в угол и избавиться наконец от резких запахов, гула и чужих радаров-глаз. Но нас выстраивают в одну линию и каждому вручают подарок – в одну руку новогоднюю картонку с конфетами, в другую – киндер-сюрприз. Я знаю, что сейчас нужно улыбаться, поэтому так и делаю. Киваю женщине, руки которой вкладывают в мои ладони дары. Шепчу беззвучно, одними губами: «Спасибо». И вдруг ее мягкие тонкие пальцы нежно касаются моей правой руки, покрытой красными пятнами. Мне становится стыдно. Ее прикосновение обжигает – оно не для меня, я его украла и не заслужила ни подарков, ни доброты. Я плохая! Вижу в глазах женщины слезы – она смотрит мне прямо в глаза – и смущаюсь еще больше. Почему она плачет? Но гостья ничего не объясняет, она уже отходит, чтобы взять из мешка новый подарок и передать его другому ребенку. Точно так же прикоснуться к нему.