Исповедь пофигиста - Александр Тавровский Страница 59

В Безель так в Безель, все ближе к Голландии. А чего я забыл в Голландии? Да, собственно, ничего. А в Пюрмонте? Теперь тоже ничего. Даже обедать уже не нужно — все там, в Безеле. Да, не нужно обедать… обедать не нужно…

Мне как в дорогу — всегда клинит. Какие-то потусторонние голоса слышатся, бывшие соотечественники кажутся. Вот и теперь встала перед глазами соседка киевская с пятого этажа, толстая такая старуха, Сара Моисеевна, встала — не отодвинешь. Она страшно любила ходить на разные торжества: свадьбы, похороны, поминки, причем без приглашений и, конечно, без подарков. Какие подарки покойнику? Словом, ходила за тем, за этим.

Встанет под своим балконом и орет в небо:

— Нинка! — дочка ее, ничего баба, не такая толстая, но тоже блядь. — Нинка, — орет, — бери детей и отца Самуила, тут поминки рядом одного бухгалтера, пойдем посмотрим. Обед можно не готовить!

Труба! В Безель мы еще не тронулись. Говорят, автобус где-то застрял в пробке, но уже на территории Германии. Значит, лето скоро. А Сара Моисеевна — она и есть Сара Моисеевна и ни хрена больше. Брехали, что при немцах она им портки стирала. Придумают же о человеке чего ни попадя, и чем его больше, тем хуже. Ну какой немец после нее те портки надел бы? Он же еврея только в жареном виде переносил, а тут нательное белье. Хотя я слыхал, что где-то один немецкий зольдат даже спас одну еврейскую девочку. Она во дворе играла, а он к ней подошел. Она ж девочка, как все — необрезанная. Откуда ему знать, кто она? Подошел поиграть, открытки ей показать своих арийских киндеров, тоже на евреев похожих. Не, не голубоглазых и белобрысых. Откуда им взяться в Германии? А тут из-за угла баба-украинка, соседка долбаная, кричит:

— Херр шуцман, херр шуцман! 3 цэй дивкой вам гулять нихт. Цэ ж — жыдивка.

А он, так брешут, аж зашипел на нее от злости:

— Вэк, вэк! Руссиш швайн!

Ну, был такой один немец — в немецкой семье не без урода. И чего он ту бабку русской свиньей обозвал? Она ж как лучше хотела, как ее в детстве научили, так и хотела, а он…

А Сара Моисеевна никого не выдавала. Кого тут выдашь с такой мордой? Но мне, водиле, все эти интернациональные проблемы по барабану, вертись они все баранкой. А вот кто мне скажет, дороги в этом Безеле есть? Значит, и машины есть? А бензин там почем? Да ну! Но все же есть? И не по талонам? Все, ёду в Безель!

А то недавно звонит одна моя старая знакомая из Киева. Да не бандитка, просто старая знакомая.

— Игорек, у вас там, в Германии, горячая вода есть? А то друг моего отца поехал в Ганновер к своему другу, и тот жаловался, что в Ганновере нет горячей воды… в кране, особенно у эмигрантов. А в Киеве она есть. Правда, по режиму номер один — кроме праздников, выходных и светлого времени в будни.

Вот дура кипяченая!

Господи! Опять эта Сара Моисеевна перед самой дорогой… Ну что еще? А, вспомнил! Прибыл как-то к нам в дом какой-то важный чувак из Москвы. Может быть, инженер. Но все равно очень важный… когда-то. Да к тому же еще псих, такой, блин, фигуристый, но уже потертый старик, надутый. И еще псих: он по вечерам надевал на голову простыню и выходил на лестничную площадку, а в подъезде всегда темно, как во время полярной ночи. Лампочки-то соседи давно прикоммуниздили. И так идти страшно, а тут этот из Москвы придурок — белый на черном. Глаза горят, как у пантеры, даже сквозь простыню видно. Соседи с перепугу, с переляку — в горком. Куда же еще? Не к старшему же по дому… Он сам в этом подъезде живет и сам выходить боится. Вызвали в горком этого психа:

— Вы че советский народ пугаете, шкура ваша белогвардейская?

А он, псих-то, им на стол хлоп грамоту охранную за подписью самого Косыгина, что он — ценный элемент и выслан сюда на пенсию и его не то что тронуть — имя вслух лучше не произносить.

Тогда горком вызвал к себе соседей. Всех, кого обнаружил.

— Что же это вы, граждане коммунальные, волки тамбовские, над человеком измываетесь? До белой горячки довели! Так. Притворитесь слепоглухонемыми, на площадки без нужды не выходить и на этого — на ЭТОГО! — больше не жаловаться. Он наш человек.

Советская власть, бля! Что захочет, то с людьми и сделает.

А тот чувак после того новую хохму придумал. Как утро — под окно к Саре Моисеевне и протяжно воет:

— Сара Моисеевна! Сарочка Моисеевна! Там огурцы продаются — вот такие!

И руками нехорошо размер показывает. И так все утро воет. Это когда ему хорошо. А когда плохо:

— Сар-р-ра, овчарка немецкая! От кого Нинку имеешь?

А ей куда податься? В горком? Она тоже слепоглухонемая, без охранной грамоты, к тому же жидовка беспартийная.

Все. Сару Моисеевну под стол и забыли. Пусть ей там земля будет пухом с ее Самуилом и Нинкой. Пришел автобус на Безель. Это как раз то, что мне нужно, поэтому всем пионерский салют! Забина в окне курит, значит, и ей тоже.

А тут какая-то семья из трех человек ко мне подкатила: двое стариков и одна девица Леночка из Днепропетровска, кудрявая, как Анджела Дэвис. Старики мелкие, и она мелкая, только волосом в Дэвис, а ростом в своих родителей. Ну, помог им барахло вынести. Они на нем до этого с самого приезда сидели, чтоб ничего не забыть. И что их подняло?

Пятьдесят две, блин, коробки огроменные с ящиками. Сразу видно: бедные евреи. Они втроем только одну коробку поднять могли, а донести — ну никак. Я с ними час проваландался, еле успел свою сумку в автобус закинуть. А потом дед у автобуса глядит на меня в упор и кричит:

— Лена! Все вынесли? Так надо садиться, а то нам мест не хватит! Скажи тому мальчику спасибо!

Леной я еще не был. Как интересно!