Долг - Виктор Строгальщиков Страница 58

– Я попал! – крикнул шепотом Валька и побежал через поляну. Патроны у меня все еще были в кулаке, в другой руке я держал магазин, поэтому автомат свободно прыгал на плече и бил меня прикладом.

Как только мы оказались в лесу, я сразу налетел на Вальку, мы оба чуть не рухнули. Колесников зашикал, мы прислушались. Было тихо до звона в ушах, затем неподалеку что-то хрустнуло, потом еще, затрещало... Мы помчались на звук. Рукой с магазином я прикрывал лицо от веток, потом споткнулся и упал, больно стукнувшись лбом в пятку Валькиного сапога и выронив проклятый магазин. Я шарил руками во влажной траве, когда Колесников прямо у меня над головой шарахнул плотной очередью.

Валявшийся в кустах убитый зверь показался мне жутко огромным.

– Лосиха? – сказал я. – Видишь, рогов нету.

– Какая разница, – сказал Колесников.

Потом мы спорили, что делать. У Вальки с собой был штык-нож, он все порывался отрезать ногу и тащить ее в лагерь, чтобы утром сговориться с кухонными – а еще лучше зажарить на костре в лесу, потому что с кухонными можно залететь; но я тянул его от туши за рукав, потом обматерил и побежал обратно. Близ лагеря я перешел на шаг и услышал, как Валька шумно идет следом. На душе стало чуточку легче: все-таки плохо, что я бросил друга одного в лесу. В лагере никто нас не хватился. Я вернул патроны и сразу прилег на свою раскладушку. Колесников никак не унимался, сидел рядом на корточках и шептал, что надо взять топор из броника и пару человек и сбегать в лес за мясом. Я натянул бушлат на голову и ничего ему не отвечал.

Утром на поверку пришел полковник Бивень. Нас поставили лицом к палаткам. Бивень устроил в палатках досмотр: заходил внутрь со штабными офицерами, через минуту появлялся, и если что ему не нравилось, звал для накачки младших офицеров. Нашу роту он прошел спокойно, никого не вызывал и нырнул в палатку соседей. Мы все расслабились, что Бивня мимо пронесло, и тут раздался страшный вопль. Мы опешили и от испуга стали по стойке «смирно» Из палатки вылетел полковник, за грудки схватил стоявшего напротив командира взвода и стал его трясти. За полковником вышли штабные, впереди майор Фролов. В руках он нес развернутый бушлат, а на бушлате боком (мне виден был большущий глаз) лежала ушастая лосихина башка.

– Это кто? – орал Бивень, тряся за гимнастерку взводного. – Это кто, я вас спрашиваю?

В палатке никого из нижних чинов не было, но байка по полку пошла от офицеров и вскоре докатилась к нам. Рассказывали, что полковник в сумраке палатки заметил спящего, накрытого бушлатом. Бивень на цыпочках подкрался, наклонился и сдернул бушлат.

Неуемный Колесников все-таки сбегал ночью к убитой лосихе с парнями из хозвзвода. Мясо хозвзвод оприходовал, пообещав устроить вечером обжорку, а голову Колесников притащил с собой и спрятал в кустах. Утром, когда скомандовали построение, Валька решил заделать шутку. Он же не знал, что явится Бивень с досмотром. Просунулся под задней стенкой брезентовой палатки и пристроил голову на изголовье ближней раскладушки, прикрыв ее лежавшим там бушлатом. Бог миловал нашу четвертую роту: Валька второпях обсчитался в палаточном ряду. Такой вот был веселый случай.

– Давай спать, – говорю я Колесникову. Мне жаль лосиху, жаль осиротевшего лосенка. Но это сейчас, когда я прибалдел от чифиря и покачиваюсь на лавке рядом с Валькой, глядя в проплывающую темноту. А тогда нам было весело и вкусно. Утром – весело, вечером – вкусно. И вроде как никто никого не убивал.

На следующий день въезжаем в Польшу. Сразу видна перемена пейзажа. Не сказать, что беднее, а как-то неприбрано, что ли. На пустынном перегоне эшелон останавливается, нас кормят завтраком. Гречка с тушенкой, белый хлеб с маслом – нашим, советским – и три куска сахара. На верхних нарах, хохоча и матерясь, нарезают карточного дурака. Валька вклинивается в игру. Его бьют сложенными картами по носу – сколько карт осталось, столько раз и бьют. Валька спрыгивает вниз, проигрывать он не умеет.

Делать совершенно нечего. Ни книг, ни газет, ни журналов никто не взял. За два года мы совершенно отвыкли читать, а кое-кто и раньше не читал. Сырбу с Гырбой и вовсе неграмотные. Нет, буквы они знают, но в жизни не читали ничего, кроме учебников в школе, которую бросили после седьмого класса. Как-то это плохо вяжется с объявленной всеобщей грамотностью. Однако же не будем забывать, что в армию попали худшие – те, кто не мог поступить в институт. Или глупые, типа меня. Наверное, это неправильно, если армию, защитницу Отечества, комплектуют из отбросов. Да ни хрена мы не отбросы. Опять себя обманываю. На два года мы из жизни выпали, отстали, и никто не поможет догнать. Сырбу с Гырбой вернутся в колхоз, Мама – к своим баранам, Валька – на завод, Ара кладовщиком пристроится. И так до конца жизни? Но кто-то должен растить хлеб, пасти баранов, точить железки на станке. Не всем же в академики. Да, кто-то должен, но не я. Конечно же, не я. Потому что я умный, умные руками не работают. Умные работают башкой. Вот и я буду работать башкой, притом поближе к деньгам. А деньги где? Деньги в Сибири, рядом с нефтью. Восстановиться в институте, но на экономическом. Там одни девки учатся, мужика возьмут с огромным удовольствием. Год на дневном, чтобы втянуться, потом на заочное и в какой-нибудь ОРС или УРС при «нефтянке». Сразу на Север – там коэффициенты, и жилье дают. Лет через пять пробьюсь в начальники – люди на Севере быстро растут. Переведусь в Тюмень, в аппарат главка. Я слышал, главковские батины друзья рассказывали: в конце квартала сэкономленные деньги некуда девать, а девать надо, иначе фонды срежут. Какие только премии народу не выписывают! За технику безопасности, повышение квалификации, успехи в соцсоревновании, улучшение отчетности, безаварийность, освоение новой техники, экономию материалов и электроэнергии, общественную деятельность, борьбу с пьянством, укрепление производственной дисциплины...

Я почему об этом думаю? Что, очень сильно деньги полюбил? Да не сказал бы... Я вообще не жадный. Когда пришел из гарнизонной лавки с чемоданом – пересчитал оставшиеся бабки и пошел в солдатскую чайную. Сунул там кому надо, поставил полный самовар «Вайнбрандта» и тазик бутербродов. И наливал всем старикам, кто подходил, и даже кандидатам, что оставались нам на смену. Сидел прилично пьяный и до чертиков довольный. Вот так гуляет настоящий дембель. Нет, не сказать, что я влюбился в деньги, что понял: деньги – это хорошо. Понял другое: с деньгами хорошо, без денег плохо. И если кое-кто не чувствует здесь разницы, мне на него наплевать. Закончим.

– Ты глянь, чё деется, – толкает меня локтем Колесников. Я вздрагиваю и смотрю наружу. Рассвело, поезд медленно ползет по большой дуге – такой крутой, что нам из вагона видны и голова, и хвост состава. Дугу пересекает, будто стрела натянутого лука, узкая дорога со шлагбаумом, деревянным мостом над речкой, даже не речкой, а большим ручьем с овражистыми берегами, и на мосту стоят с велосипедами девушка и парень. Девушка двумя руками держит руль, на ней короткое легкое платье, косынка на шее. Парень стоит к нам спиной, лицом к девушке. Одна рука у парня на руле, другая свободна.

– Ты чё творишь, козел? – кричит Колесников. Мы с ним уже в дверном проеме. – Ты чё творишь?