Фантомная боль - Арнон Грюнберг Страница 56

Вселять надежды, которые наверняка не сбудутся, — не припоминаю, чтобы в жизни я занимался чем-то иным. Порой я просыпался среди ночи и вспоминал о том, как смотрели на меня обманувшиеся во мне: со смесью удивления, гнева и горечи. Словно не могли понять, почему это они так верили мне когда-то. На самом деле они и до сих пор мне верят; до сих пор считают, что я пошутил, и ждут моего единственного и главного слова; ждут, когда я докажу им, что я именно тот, за кого себя выдавал.

— Я и в самом деле не ищу приключений, — повторила Ребекка. — У тебя еще остались драже моей матери? Я бы съела несколько штучек.

Я разглядывал Ребекку, от нее восхитительно пахло лежалым мясом, она уже несколько дней не меняла платье, зато у нее были новое пальто и новая губная помада.

Будущее, которое всегда находилось от меня в приятном отдалении, готовилось обрушиться на мою голову. Моим будущим была госпожа Фишер. Моим будущим была польско-еврейская кухня, мое будущее угрожающе маячило где-то совсем рядом.

Моя ладонь покоилась на колене у Ребекки, но не потому, что меня вдруг охватила похоть, нет, просто не хотелось чувствовать себя одиноким в этом «Бургер-кинге», на полпути между Олбани и Йонкерсом. Я почему-то вспомнил рисунок с изображением таксы. Память — это болезнь, это жар, который не спадает, несмотря на сотню холодных примочек.

— Мы, конечно, можем попробовать друг с другом лечь, — сказал я, — только я не уверен, что это поможет.

Ребекка сказала:

— Мне кажется, все же поможет.

Это было давно, стоял теплый вечер, один из тех вечеров, когда весь город курится испарениями. Я люблю курящиеся города, я люблю мусор, гниющий где-нибудь на солнцепеке в двух шагах от столиков, выставленных на улицу хозяевами кафешек, которые не смотрят на часы и не торопятся закрываться.

Эвелин одевалась, очень-очень медленно, и вдруг протянула мне рисунок с изображением таксы.

— На вот, возьми, — сказала она, — это мой сын для тебя нарисовал.

Рисунок был свернут в трубочку и стянут резинкой, какими пользуются почтальоны.

Я развернул листок.

— Такса, — удивился я, — как мило!

Эвелин кивнула.

— Это тебе подарок. От моего сына.

Я снова свернул рисунок в трубочку, натянул резинку и, когда вернулся домой, положил рисунок в ящик своего письменного стола.

Прошло несколько недель, и Сказочная Принцесса сказала:

— Я нашла рисунок с таксой.

— Угу, — отозвался я, — мне его подарили.

— Как забавно, — заметила она.

Город еще курился испарениями, но отдельные листочки уже пожелтели, а другие стали коричневыми. Сказочная Принцесса обратила мое внимание на разноцветную листву. Мы с ней решили покататься на роликовых коньках. Вернее, это она решила покататься, а я сидел на скамейке и махал ей, когда она проезжала мимо.

Проехав три круга, Сказочная Принцесса плюхнулась на скамейку рядом со мной.

— Как, уже надоело? — спросил я.

— Если бы у меня был с кем-нибудь роман, — сказала она, — я бы ни за что об этом не проболталась. Зачем, ведь правда? Что это дает?

— Да, действительно, что это дает?

Она сняла ролики.

Верность и неверность — наступает такой момент, когда эти два слова теряют свое значение, свой первоначальный смысл. Чувство, которое привязывает вас к другому человеку, уже не укладывается в рамки такого двусмысленного понятия, как верность. В конечном итоге вас начинает связывать негативная форма любви: допустим, ваш партнер вам надоел, вы страшно хотите, чтобы он ушел, провалился ко всем чертям, даже умер, но ваш партнер не умирает и никуда не проваливается. Вы делаете одиннадцатиметровый удар и с нетерпением ждете ответного — и смеетесь над этим своим нетерпением, так вот этот ваш смех и есть признак того, что вы готовы наслаждаться своей негативной любовью. Можно надоесть друг другу — и годами, а то и всю жизнь не расставаться.

— На сегодня я уже накаталась, — сказала Сказочная Принцесса.

Возможно, для того, чтобы жить по-настоящему, нужно потерять контроль над жизнью. Но я не мог позволить себе потерять контроль. В этом ведь суть игры — сделать так, чтобы не вы, а ваш партнер потерял над жизнью контроль и однажды вдруг заметил, что под ногами у него не твердая почва, а зыбучий песок.

Вращая окуляр, можно сделать предметы нерезкими, и точно так же можно сделать так, что реальность для вашего партнера постепенно потеряет контуры и станет туманом, на фоне которого пятнами будут проступать обещания. «Иди за мной, и мы рука об руку пойдем на поиски обетованной страны. Пускай в твои башмаки набьется песок, я вытряхну его и языком вылижу твои ноги».

Где-то я совершил фатальную ошибку, упустил нечто важное, чего нельзя было упускать. И незаметно потерял контроль. Жизнь подкинула мне задачку, которую я не смог решить.

— Нельзя смотреть на жизнь, как на игру, — сказала Сказочная Принцесса, — это ненормально.

Возможно, она была права, но я не исключаю и того, что я слишком пристально всматривался в действительность. Немного рассудочно, согласен, но от этого еще пристальней.

Можно быть умнее других, но нельзя показывать этого окружающим. Вы должны поддерживать в людях иллюзию, что они умнее вас, что они всем заправляют, и когда они в этом уверятся, вы выпрыгнете из засады, точно тигр из-за кустов.

Моя рука по-прежнему лежала на Ребеккиной голой коленке.

— Я не верю, что секс поможет. Секс — занятие бестолковое.

Ребекка открыла рот, и из ее горла вырвалось нечто, похожее на возмущение.

— Ты только и делаешь, что пишешь о сексе, а теперь говоришь, что это бестолковое занятие?

Она крепко стиснула в руке чизбургер. Из него засочилась жидкость.

— Слишком много сыра напихали, — сказала Ребекка, — один ломтик — это вкусно, но ведь не полкило?!

— Мне нравится описывать бестолковые занятия. А сейчас мне нужно спешить к госпоже Фишер.

— А ты хоть раз подумал, а что я здесь делаю? — спросила Ребекка. — Ты когда-нибудь задумывался, зачем я сначала поехала с тобой в Атлантик-Сити, потом в Олбани, а теперь еду в Йонкерс, ты хотя бы на одну секунду подумал обо мне?

— Ты умоляла взять тебя с собой, просила: «Не прогоняй меня».

— Не выворачивай мои слова наизнанку, — возмутилась она. — Ты мастер по промыванию мозгов!

— Я не мастер по промыванию мозгов, Ребекка, я составитель поваренных книг.

Она прошла к мусорному контейнеру, выбросила остатки чизбургера и вернулась за столик.

— Ты писатель. Что ж, отлично, я все понимаю. Тебе нужно вдохновение, это я тоже понимаю, и ты черпаешь его у бедных овечек, на которых потом запрыгиваешь, как настоящий баран. И это я, в общем, тоже могу понять.