Продавец грез - Августо Кури Страница 56

Состояние здоровья участников встречи было катастрофическим. Тридцать пять процентов из них страдали либо от болезней сердца, либо от гипертонии. Пятнадцать процентов болели раком, и кое-кому из них жить оставалось не более года. У тридцати процентов наблюдались депрессивные кризы, а у десяти — синдром паники. У шестидесяти процентов случались семейные конфликты. Девяносто пять процентов имели по три и более симптомов чисто психического или психосоматического характера; пять процентов из этой последней категории имели по десять симптомов.

В некоторых странах пролетариев все еще эксплуатируют. Однако же в развитых сообществах и в тех, которые находятся в процессе становления, где законы о труде справедливы, права человека соблюдаются. Наиболее эксплуатируемыми там являются работники умственного труда: управляющие, директора, предприниматели, лица свободных профессий, преподаватели, журналисты. Система, как трамбовочная машина, подминает под себя людей настолько, что многие ответственные работники уходят со своими проблемами домой и даже в отпуска. Работники с удовлетворительным жалованьем, не служащие на руководящих должностях, имеют время для друзей, на то, чтобы почувствовать аромат съестного, на то, чтобы расслабиться в конце недели, спать и просыпаться, не задыхаясь от навалившихся забот. Что касается руководителей предприятий, то для этой категории людей все перечисленное является недоступной роскошью. В прямом смысле слова «вассалы впервые жили лучше феодала».

Именно тогда я в полной мере осознал, почему учитель настойчиво повторял, что успех труднее пережить, чем провал. Успешный человек рискует превратиться в рабочую машину. Маркс и Энгельс перевернулись бы в гробах, если бы узнали, что окончательное развитие капитализма приведет к реализации социалистической мечты: предпринимательская элита погрязнет в хаосе, а рабочие обретут райские кущи. Впрочем, были и исключения. Проблемами рабочего класса стали потребительство, давление кредитов и расходы, превышающие доходы. Если исключить эти явления, то наивысшее развитие капитализма породило господство работников физического труда и эксплуатацию большой части тех, кто занимает руководящие должности.

Странная вещь: никто не интересуется статистикой, относящейся к этой новой группе эксплуатируемого населения. Казалось, что в эту группу входят люди сильные, самодостаточные полубоги, которые не нуждаются в поддержке, а еще меньше в мечтах. Они не были человеческими существами без границ, они были человеческими существами, укрывшимися в траншеях: Если не считать отдельных краткосрочных курсов лечения или периодических консультаций у специалистов-медиков, для них ничего не делалось. После лекции стало очевидным, что учитель очень хорошо знал то, что говорил, и то, с кем говорил. Единственное, чего мы не знали, — откуда это все ему известно. Как может какой-то оборванец хранить в памяти столько данных? Чте это за человек, который чувствует себя одинаково непринужденно в кругу нищих и в кругу миллионеров? Откуда он?

Бартоломеу, увидев, как участники этой необыкновенной встречи признаются в том, что испытывают те или иные недуги, не сдержался. Он поднял руку и задал учителю вопрос:

— Шеф, эти бедолаги вот-вот протянут ноги! Давайте устроим складчину и поможем им.

Он, вероятно, подумал, что слушатели одеты так хорошо потому, что собрались на какой-то бал-маскарад. Впервые в истории современной цивилизации нищий назвал представителей финансовой элиты бедняками. Впервые пролетарий почувствовал себя богаче миллионеров того общества, в котором жил. В словах Бартоломеу было столько неподдельной доброты, что развеселились даже те, кто был печален. Слушатели переглядывались, улыбаясь. Они не проявляли неуважения к покойникам взрывами смеха, они тихо смеялись над собственным бедственным положением. Им нужно было купить множество грез, чтобы свести к минимуму проблемы со своей психикой.

Мало нам было ночных сюрпризов, но случился еще один, от которого у нас волосы встали дыбом. Из склепа, расположенного в четырех метрах от первого ряда собравшихся, вдруг вышла страшная фигура, голова которой была покрыта старым белым пиджаком, и жутким голосом прокричала:

— Я смерть! Пришла, чтобы забрать вас!

Это явление сценарием учителя предусмотрено не было, и он тоже испугался. Возникшая сумятица была так велика, что я впервые поверил в существование привидений. Мое сердце и, думаю, сердца других присутствующих бились так, словно хотели вырваться из груди. Что же это было?

Мы вышли из области разумного и попали в область ирреального страха. Кое-кто побежал прочь, но привидение одарило нас улыбкой и успокоило:

— Спокойно, ребята. Спокойно! Зачем впадать в отчаяние? Вскоре мы все заснем в месте, подобном этому. Фигура сняла пиджак с головы. Это был Барнабе, черт бы его побрал! Бартоломеу и Барнабе, эта совершенно неуправляемая парочка, просто не могли не поставить собственный спектакль где бы то ни было. Горбатого исправит только могила.

Каждый раз, когда мы приближались к апогею воздержанности, нас непременно швыряло на самый негостеприимный уровень безумства. Они все портили. Если бы в прошлом они были моими студентами, я непременно добился бы их исключения: Однако, к сожалению, они нашли себе другого учителя, который ставил все, что у него было, на того, у кого почти ничего нет. Я никак не мог понять, как ему удается любить этих неисправимых кутил-весельчаков.

Заметив, что «аудитория» все еще напряжена, Барнабе извлек из кармана шоколадку и начал есть, обратившись к собравшимся со словами, которые тронули всех:

— Я много раз приходил на это кладбище пьяный и подавленный, чтобы подлечиться. Ведь живые люди редко разговаривали со мной, с презрением относясь ко мне как к чокнутому и безответственному алкоголику, а те немногие, кто снисходил до разговора, очень быстро переходили на ругань и дешевые поучения. Я удалялся вглубь этого кладбища и разговаривал с мертвыми. Здесь я оплакивал свою неправильную жизнь, говорил, что я несчастливец, что хотел бы начать все снова, но каждый раз терпел неудачу. Здесь я признавался в том, что являюсь отбросом человеческого общества. Здесь я просил прощения у Бога за свои пьянки, за свои недостойные выходки, из-за которых приходилось ночевать на городских площадях, потому что я бросил семью. И ни один мертвец ни разу не попрекнул меня за мои дурацкие выходки.

Предпринимателей взволновали откровенность Барнабе и та легкость, с которой он поделился тем, что чувствовал, что для их круга было большой редкостью. Необходимость открыться у них была, а вот возможности сделать это не было: нельзя показывать свою уязвимость, нельзя проявлять человечность.

Увидев, как Барнабе изливает боль своей души, Бартоломеу вновь появился на сцене. Он обнял его и попытался утешить в самой что ни есть непринужденной манере:

— Не плачь, Мэр. Мои грехи еще серьезнее. Я аморален.

— Нет, мои еще серьезнее. Я извращенец! — еще громче воскликнул Барнабе.

— Нет, мои ошибки неисчислимы. Я распутник, — возражал ему Бартоломеу.

— Нет, ты меня совсем не знаешь. Я безнравственный развратник!