Лица - Джоанна Кингсли Страница 55

— Просто устала, — повторила Жени.

Бернард наклонился и погладил ее по волосам.

— Вызовем врача. Может быть, тебе что-нибудь нужно?

— Нет! — она села в постели. — Я совершенно здорова.

— Здорова! — передразнил он ее и с беспокойством посмотрел в лицо. — Просто вернулась домой отдохнуть. Рад тебя видеть, Жени.

— И я вас тоже, — пробормотала она.

— Что-нибудь хочешь мне сказать?

Секунду она смотрела ему в глаза — холодный мрамор, в котором отражались облака и небо — но внутри не смогла различить ничего.

— Моя семья. Где они все?

Он поджал губы:

— Отец все еще на «перевоспитании», брат в университете, а мать…

— Так что же с матерью? — раньше, насколько знала Жени, Бернард не предпринимал попыток узнать что-либо о матери.

— Кажется, твоей матери разрешили выезд в Израиль.

— В Израиль? — она никогда не думала о ней как о еврейке. — Почему в Израиль?

Бернард пожал плечами:

— Может быть, это единственное для нее место. Может быть, она туда хочет. А может быть, власти решили, что она оттуда. Подоплеки я не знаю, но слышал, что она получила разрешение. Она еще не выехала, — предупредил Бернард. — Разрешение могут и аннулировать. Нам известно только, что по каким-то причинам, может быть, благодаря хлопотам влиятельных друзей, приговор заменили высылкой.

— Но она вовсе не религиозна. Нас не растили евреями. Думаю, она не знает даже еврейских обычаев и священных праздников.

— Израиль — это страна, — напомнил Бернард, — а не состояние духа. Конечно — это историческая родина евреев и многие, уезжающие туда, искренне верят. Многие из них — сионисты. Если твоя мать и не уверовала, то это способ вырваться из советской тюрьмы и попасть на Запад.

— Израиль, — недоверчиво повторила Жени. — Моя мать в Израиле!

— Пока нет, — Бернард начал раздражаться.

— Это вы организовали ее отъезд?

— Нет, — просто ответил он. — Не имею к этому никакого отношения.

Жени не поверила покровителю. Она подозревала, что именно он использовал свои связи и контакты ради ее матери. И почувствовала себя слегка виноватой, что не испытывала к нему больше теплоты. Нужно забыть все неприятное, что осталось в прошлом, уговаривала себя Жени, не забывать, что обязана ему всем.

Но если Бернард и подозревал, о чем думала Жени, он ничего не сделал, чтобы разуверить, охладить ее благодарность. Однако он сказал правду — для матери подопечной он не сделал ничего. Узнал он о ней случайно: ему сообщали по телетайпу новости о Сарееве, если было о чем сообщать, и не делали различия между Георгием и Наташей.

— До обеда не поднимайся с постели. Я вызову доктора, — распорядился Бернард.

— Вы слишком добры ко мне, — улыбнулась Жени и подала американцу руку.

Он схватил ее, грубо поцеловал и, выпустив, позволил упасть на одеяло. Жени смотрела ему вслед и размышляла, можно ли ему хоть в чем-нибудь верить.

Она снова улеглась, а через несколько минут постучала и вошла Соня с завтраком на подносе. Подождав, пока Жени сядет в кровати, она поставила еду ей на колени.

— Твой молодой человек снова звонил сегодня утром, — сообщила она и взяла тост. Молодой человек — означало Пел.

— И что ты ему сказала?

— Что ты спишь. Какой смысл говорить, что тебя здесь нет, если еще в четверг, во время первого звонка, он заставил меня признаться, что ты приехала. Он сказал, что позвонит позже.

Соня срезала верхушку яйца всмятку и обмакнула тост в желток.

— Поешь, мое сокровище. Только попробуй. Если ты сейчас же чего-нибудь не съешь, от тебя вовсе ничего не останется.

Наверное, это было бы лучшим выходом, мрачно подумала Жени. Ей казалась нестерпимой мысль, что ее станет осматривать врач. Выяснится, что она — симулянтка. И еще ей не хотелось, чтобы вновь приходил Бернард, пока она в постели.

Сделав над собой усилие, Жени откусила кусочек тоста, чуть не подавилась, но проглотила и запила чаем. Медленно доела скудный завтрак.

Потом встала и неторопливо оделась, борясь со слабостью. Голубая юбка на ней висела. То, что она увидела в зеркале, заставило ее тут же отвернуться. Оттуда глядел другой человек, а не та молодая женщина, которая несколько дней назад смотрелась в отражение в озере.

Жени расчесала волосы, провела помадой по нижней губе и, не поворачиваясь к зеркалу, пожевала ее верхней. Потом направилась к двери, спустилась по лестнице, вышла из дома направо, на восток, а через два квартала свернула на север.

Консульство охранялось единственным полицейским. Оно располагалось в красивом здании, не похожем на другие дома на Парк-авеню. Внутри за столом работал Оленков, а может быть, стоял у окна и, разинув рот, с удовольствием глядел на нее — Жени представилась, как поблескивает его золотой зуб.

Она повторила в уме слова. По-английски, наверное, будет лучше: «Доброе утро. Я Жени Сареева. Я пришла просить…» Или по-русски? «Добрый день. Я Евгения Георгиевна. Я хочу…»

Полицейский уже давно наблюдал за ней. Симпатичная девушка стояла перед советским консульством. Может быть, она не знает, что располагается в этом красивом здании. Он подошел к ней:

— Могу я вам чем-нибудь помочь, мисс?

Жени посмотрела в его голубые американские глаза, окинула взглядом квадратный американский подбородок и волосы цвета американского пшеничного поля.

— Я жду… — она догадывалась, что внутри здания хранилось досье на нее, на ее отца, Дмитрия, копия просьбы матери о выезде из страны.

— Не лучшее вы выбрали место, чтобы поджидать кого-то, — мягко произнес полицейский. — Почему бы вам не пройти вон на тот угол. Уверен, приятель вас не проглядит. Вас трудно не заметить, — он подмигнул Жени.

На нем была голубая форма. С одной стороны у пояса висела дубинка, с другой — кобура с пистолетом. Ей представилось лицо матери на суде, послышались тяжелые шаги отца, когда он спускался в последний раз по лестнице.

— Благодарю вас, — она повернулась и пошла назад, а полицейский провожал ее взглядом.

В Редклиффе Жени окунулась с головой в работу. Ежедневно сорок пять минут плавала и по часу тренировалась в гимнастическом зале. Вечера проводила в библиотеке. А когда возвращалась в общежитие, находила телефонные послания. Но не могла ответить ни на одно из них. Заявить Пелу: «Я понимаю — ты берешь назад свое предложение и не собираешься жениться на мне из-за моих лесбийских похождений с твоей сестрой и попытки ее убить?» Или сказать Мег: «Извините, но ваша дочь, которая чуть не погибла и, наверное, на всю жизнь осталась калекой, говорит неправду?»

Звонил даже Филлип. Уж не просила ли его Мег употребить свое влияние на девушку? И были три звонка от Эли Брандта.