Жизнь и искушения отца Мюзика - Алан Ислер Страница 55

Барон Леопольд де Каймовский, друг Дизраэли [190]и французских Ротшильдов, был сказочно богатым еврейским промышленником и библиофилом. Титул и частица «де» были дарованы ему благодарным французским правительством, когда во время десятилетней франко-прусской войны он один, без посторонней помощи, обеспечил размещение ценных бумаг для оплаты расходов на то, что сегодня называется «техническим обоснованием» проекта по возведению неприступной линии обороны между Францией и Германией. Вернувшись в родной Санкт-Петербург, он построил особняк — Дом де Каймовского, изящное строение, почти дворец, на Английской набережной. Особняк специально предназначался для размещения библиотеки, которую в свое время он собирался подарить народу. События опередили его. В 1919-м, через два года после того, как революционеры штурмовали Зимний дворец, народ завладел его собственностью. Дом де Каймовского оккупировал кавалерийский эскадрон Красной армии, в цокольном этаже они разместили своих лошадей, а на первом и втором насиловали женщин, которых им удавалось заманить. Канделябры они использовали для учебной стрельбы. Потребовалось личное вмешательство товарища Ленина в 1920 году, чтобы спасти особняк и библиотеку от полного уничтожения. Он арестовал кавалеристов и отправил их походным порядком в леса под Всеволожском, где их построили в ряд и расстреляли. Дом де Каймовского сделался Библиотекой Соединенных Пролетариев.

Директором библиотеки стал некий Никита Кривчун. Это было выгодное место службы, особенно после того, как ему передали прекрасные апартаменты под фальшполом, которые в Англии называют двухэтажной квартирой, хотя в этом случае получилась довольно большая квартира и к тому же с отдельным выходом в превосходный неоклассический сад. (Возможно, вам покажется заманчивым представить себе Кривчуна, по кажущемуся сходству обстоятельств, Эдмоном Мюзиком in piccolo.) Он был директором до распада Советского Союза и оставался им при новом руководстве. Его дни, однако, были сочтены.

Подобно многим руководителям государственных предприятий при Советах, Никита Кривчун полагал, что с неожиданным поворотом к капитализму то, что он прежде хранил для народа, теперь следует использовать в личных целях. К счастью для Санкт-Петербургской «Малой» библиотеки редких книг и рукописей (прежней Библиотеки Соединенных Пролетариев), он только недавно начал воплощать в жизнь свое превратное представление и успел продать всего несколько единиц хранения. Тем не менее Кривчун категорически отрицал факт продажи чего бы то ни было, даже канцелярской скрепки. Его положение осложнялось тем, что Аристид Попеску, когда его арестовали, имел при себе договор продажи пушкинской рукописи, собственноручно подписанный директором.

— Ложь! Подделка! За этим кроются жиды! — кричал Кривчун.

Тумбли позвонил мне из Петербурга.

— Попал в самую точку, — сказал он.

— Как Аристид? Ты уже видел его?

Он пропустил мои вопросы мимо ушей.

— Та же схема, что и прежде. — Он презрительно рассмеялся. — Договор о продаже того, что нельзя ни покупать, ни продавать. Попеску любит прикрывать свою задницу. Хотя на сей раз ему возьмут да и вставят пистон. Может, мы еще увидим, как он взлетит на собственной петарде.

Развивая эту пошлую метафору, он еще сдерживал радость, но под конец разразился откровенным гоготаньем.

В этом деле, продолжал рассказ Тумбли, оказались политические сложности и ответвления. У Кривчуна есть старший брат Дмитрий, который долгое время был и до сих пор остается заместителем министра культуры. Дмитрий Кривчун, как и его брат, сумел удачно преодолеть водораздел между коммунизмом и капитализмом. Более того, он имеет доступ к уху президента, с которым частенько выпивает. Этот заместитель министра обладает властью и влиянием, абсолютно не соответствующими его должности; он знает много тайн, и у него полный чемодан чужих долговых расписок. Но у Дмитрия Кривчуна есть и влиятельные враги. Ходят слухи о его тайных счетах в швейцарском банке и о деньгах, отмытых через остров Мэн [191]. Он тоже обвиняет жидов, которые, как он говорит, боясь в открытую атаковать его, отхаркивают свою спидоносную слизь на его невинного ученого брата, библиофила, всю свою жизнь посвятившего сохранению национальных сокровищ.

Аристида удерживают в тюрьме, видимо, потому, что некоторые политики хотят заставить его дать показания под присягой против Никиты, чтобы ослабить позиции Дмитрия Кривчуна. Как только будет доказано, что Никита погряз в коррупции, сразу станут возможны и расследования сомнительных финансовых операций за границей Дмитрия Кривчуна. С другой стороны, эти же самые политики должны были подумать и о том, как избежать мести Дмитрия Кривчуна. В результате образовалось что-то вроде политического тупика.

Бедняга Аристид переживает эту тупиковую ситуацию как разновидность дантовского Limbo [192]. Фактически он преступник: как известный европейский торговец редкими книгами и рукописями, человек с полувековым опытом, он не мог сослаться на незнание законов, касающихся национальных сокровищ. Он не мог не знать, что нарушает закон, когда покупал рукопись Пушкина и пытался выехать из страны с драгоценным раритетом, спрятанным в багаже. И, даже если он ничего не знал, незнание закона не освобождает от ответственности. Однако власти готовы отпустить его, разумеется, после уплаты значительного штрафа и серьезного предупреждения, но только в том случае, если он будет с ними сотрудничать. (Конечно, он хочет сотрудничать, он ждет не дождется, чтобы начать сотрудничать.) Остановка за антикривчунскими силами, которые пока не уверены, что могут атаковать, не подвергая себя риску. Тем временем Аристид изнывает в тюрьме.

— Хорошо, Габриэль уже связался с властями?

— Попеску-fils? Легковесный. Совсем бесполезный, поверь мне.

Габриэля Попеску держат как заложника, чтобы «поощрить» к сотрудничеству его отца. Ему не позволяют уехать из города и сопровождают, куда бы он ни шел. Его контакты с внешним миром контролируют и при необходимости подвергают цензуре. Но ему позволяют посещать отца и его адвокатов, он может свободно ходить везде, где позволено ходить туристам. Лучше же всего то, что у него номер в «Астории», гостинице мирового класса.

— Не то что «Русь», самое лучшее, что могу себе позволить я, — с ожесточением сказал Тумбли. — Если бы я был мелочным мирянином-человеконенавистником, самое страшное, что я пожелал бы моим врагам, — это забронировать номер в «Руси».

Меч, нависший над сыном, — еще одно средство заставить отца быть покладистым.

МНЕ ЗАПРЕТИЛИ НАВЕЩАТЬ МОД. Прошло уже три недели, как ей сделали операцию на бедре, и четыре недели, как она переступила порог больницы. Я приезжал в больницу Святых Космы и Дамиана почти каждый день, чтобы увидеть ее, — пустяк, не заслуживающий внимания, — а первые три самые беспокойные ночи провел в постели и завтракал в Лиоуминстере. А теперь мне запретили!