Тайная жизнь пчел - Сью Монк Кид Страница 54

Несколько раз появлялся Зак, всегда находя меня на садовом стуле с подобранными под себя ногами, перечитывающую собственный блокнот. Иногда при виде его мой желудок начинал пульсировать.

— Ты мне на треть друг, на треть брат, на треть коллега и на треть бой-френд, — сказала я ему как-то раз.

Он стал объяснять, что в моем уравнении слишком много третей, о чем я, конечно же, знала, поскольку хоть и была слаба в математике, но все же не до такой степени. Мы уставились друг на друга, пытаясь сообразить, какую из третей можно выкинуть.

Я сказала:

— Если бы я была негритянкой…

Он прижал свой палец к моим губам, так что я почувствовала, какой он соленый.

— Нечего думать о том, чтобы менять свою кожу, — сказал он. — Менять мир — вот о чем нужно думать.

Все, о чем он мог говорить, — это то, как он пойдет в юридический колледж и будет потом «набивать задницы». Он не говорил «белые задницы», за что я была ему благодарна, но он имел в виду именно это.

В нем появилось нечто, чего раньше не было. Какой-то жар, а может и злость. Находиться в его присутствии было все равно, что стоять на газовой плите среди языков пламени. Эти языки постоянно пылали в его темных, влажных глазах.

Он все время говорил о расовых волнениях в Нью-Джерси, о полицейских, избивающих дубинками негров, бросающих камни, о коктейлях Молотова, о сидячих демонстрациях в общественных заведениях, о целях, оправдывающих средства, о Малкольме Икс и о Союзе афроамериканцев, который заставит ку-клукс-клан отведать их же собственной микстурки.

Мне хотелось сказать Заку: Помнишь, как мы ели Маины ледяные кубики, сидя под соснами? Помнишь, как ты пел «Голубичные холмы»? Ты помнишь?

* * *

После непрерывного траура в течение целой недели, когда я уже думала, что мы навсегда удалились в свои личные, скорбные миры и никогда больше не будем вместе есть или работать бок о бок в медовом домике, я обнаружила Розалин на кухне, накрывающей стол на четверых. Она расставляла праздничные фарфоровые тарелки, расписанные розовыми цветами, с кружевной резьбой по краям. Я просто подскочила от радости, ведь жизнь, похоже, начинала возвращаться в привычное русло.

Розалин поставила на стол восковую свечку, и я подумала, что это будет первый в моей жизни ужин при свечах. Меню было таким: тушеная курица, рис с подливкой, фасоль, салат из помидоров, бисквиты и свет свечи.

Едва только мы сели, как Розалин спросила Июну:

— Так ты собираешься выходить за Нейла, или как?

Мы с Августой прекратили жевать и выпрямились на стульях.

— Я разберусь, а вы узнаете, — ответила Июна.

— Как же мы узнаем, если ты нам не скажешь? — сказала Розалин.

Когда мы закончили есть, Августа извлекла из холодильника ледяную кока-колу и выложила на стол четыре пакетика с соленым арахисом. Мы смотрели, как она откупоривает бутылки.

— Что это еще за хреновина? — спросила Июна.

— Это наш с Лили любимый десерт, — ответила Августа, улыбаясь мне. — Мы любим высыпать арахис прямо в бутылку, но вы, если хотите, можете есть свой отдельно.

— Пожалуй, я лучше буду отдельно, — сказала Июна, закатывая глаза.

— Я хотела приготовить кобблер, [10]— сказала Розалин Июне, — но Августа решила, что у нас будет кола с арахисом. — Она произнесла «кола с арахисом», как вы бы, наверное, произнесли «сопли с козявками». Августа засмеялась:

— Они ничего не смыслят в деликатесах, верно. Лили?

— Да, мэм, — сказала я, насыпая арахис в свою бутылку, чем вызвала легкое вспенивание, после чего орешки остались плавать на поверхности. Я пила и жевала, радуясь одновременному торжеству сладкого и соленого у меня во рту. За окном птицы летели назад в свои гнезда, а луна только начала лить свет на Южную Каролину — место, где я, прячась, жила с тремя женщинами, чьи лица сейчас сверкали в отблесках пламени свечи.

Когда мы прикончили свою колу, то перешли в гостиную, чтобы пропеть там «Радуйся, Мария». Мы делали это вместе впервые со дня смерти Маи.

Я опустилась на колени на коврик возле Июны, а Розалин, как обычно, устроилась в кресле-качалке. Августа встала возле Нашей Леди и сложила предсмертную записку Маи так, что она стала похожа на бумажный самолетик. Она затолкала ее в глубокую трещину, идущую сбоку по шее скульптуры. Затем она похлопала черную Марию по плечу и глубоко вздохнула — и наша душная комната словно бы ожила. И тогда Августа сказала:

— Ну, вот и всё.

* * *

С тех пор как умерла Мая, я жила в ее комнате вместе с Розалин. Но когда в этот вечер мы с Розалин стали подниматься по ступенькам, я, неожиданно для себя, сказала:

— Знаешь что? Думаю, я вернусь в медовый домик.

Я вдруг поняла, что скучаю по отдельной комнате.

Розалин встала, руки в боки.

— Господь всемогущий! Ты подняла столько глума из-за того, что я переехала и оставила тебя одну, а теперь ты хочешь оставить меня.

Но на самом деле ее ничуть не беспокоило, что я переезжаю; она просто не могла упустить случая, чтобы поворчать.

— Пошли, я помогу перетащить твои шмотки, — сказала она.

— Прямо сейчас?

— А то когда же?

Полагаю, она тоже скучала по отдельной комнате.

Когда Розалин ушла, я оглядела свою старую комнату в медовом домике — там было так тихо. Я могла думать только о том, что завтра в это время правда уже откроется и все будет совершенно иначе.

Я достала из сумки фотографию моей мамы и картинку с Черной Марией, чтобы назавтра показать Августе. Я сунула их под подушку, но, когда погасила свет, мою жесткую узкую кровать наполнил страх. Он рисовал мне всевозможные бедствия, которые меня ожидали. Я уже видела себя в исправительной колонии для девочек во Флоридских Болотах. Почему именно в Болотах, я не знаю. Может быть, потому, что я всегда считала это наихудшим местом, где человек может оказаться в тюрьме. Подумайте обо всех этих крокодилах и змеях, не говоря уже о жаре, еще более жуткой, чем здесь у нас. А тамошние люди, знаменитые тем, что жарят не только яичницу, но и сосиски, и бекон вдоль улиц Южной Каролины? Я не могла представить себе, как смогу там дышать. В этой Флориде я задохнусь и никогда больше не увижу Августу.

Страх не отпускал меня всю ночь. Я бы все отдала за то, чтобы вновь оказаться в Маиной комнате и услышать храп Розалин.

* * *

На следующее утро я спала допоздна, учитывая бессонную ночь, а также привычку лениться, которая выработалась у меня с тех пор, как прекратились работы в медовом домике. Запах свежеиспеченного пирога долетел из розового дома до моей кровати и, забравшись в ноздри, разбудил меня.