Наркомат Просветления - Кен Калфус Страница 52

— Свет, нужно их разогнать!

Режиссер скривился:

— Разогнать? Да это же то, что нам надо! Я весь день пытался их разогреть. Теперь можно снимать.

— Но это же Кремль!

— Бля, а я-то думал — бордель!

— Они злы, и у них палки, — сказал Астапов. — Нельзя допустить хулиганских инцидентов у стен Кремля. Толпа может прорваться через ворота. Послушайте, я вооружил массовку, которая изображает полицию. Они будут стрелять, если вы не сдержите толпу. Эти ружья заряжены.

— Еще лучше.

— Это уже не кино!

— Сегодня — кино! — Свет глядел пронизывающим взглядом, трясся, на губах появилась слюна. — У меня разрешение от Политбюро! От вашего сраного Наркомпроса. Подите вон! А то и вам разобьют голову.

Но прочь пошел Свет — едва ли не побежал, на середину поля.

— Еще раз, и чтоб теперь все было как следует! — проревел он. — От вас никакого толку. От русских вообще никакого толку! Вы все лентяи, дураки, суеверы и трусы! Старые бабки! Лучше б я жидов набрал! А теперь слушать мою команду! Шагом — марш! Не забывайте, вы штурмуете Кремль! Это революция!

Астапов бросился за ним, желая обратиться к толпе, предупредить разгневанных рабочих и крестьян. Но, сделав шаг, он остановился — его охватило предчувствие, знакомый трепет, нутряная дрожь. История совершалась здесь и сейчас, творилась в разверстых зевах кинокамер. Все было предначертано. События будут пересмотрены, история и ее пересказ отбросят тени по длинным зеркальным коридорам — вглубь столетия. Все преобразимо, изменяемо, увеличимо, и, если нужно, отрицаемо. Он наконец-то увидел арбатского нищего и узнал в нем человека из другого места и времени — астаповского жителя, чьи стружки были осмысленнее вырезаемых фигур.

— Мотор! — завопил товарищ Свет.

Стрельба началась, не успели две толпы сойтись; сначала одиночный выстрел, потом, через секунду — ревущий град пуль. Мужчины и женщины падали, но их спутники, считая это актерской игрой, продолжали рваться к воротам Кремля. Радостно вопя, режиссер велел оператору направить камеру на винтовки жандармов. В точке столкновения двух толп один актер, изображающий разгневанного рабочего, изо всех сил ударил доской по плечу другого актера в полицейской форме и сбил его с ног. Тот, лежа на боку, вытащил из-за пазухи револьвер — свой собственный — и выстрелил нападающему в живот. Актер отступил, шатаясь, зажимая руками рану — удивление заглушило боль.

— Меня убили! — закричал он. Его сосед расхохотался при виде такой преувеличенной игры, и тут же сам был сражен пулей.

Свет криками подбадривал людей и махал руками, подначивая две толпы сходиться ближе. Не прошло и минуты, как повстанцы обратились в бегство, что противоречило сценарию, но первые снятые сцены были очень хороши.

Когда Астапов взбежал на пригорок, как раз прибыло подкрепление из ЧК. Командир отряда посмотрел на Астапова, ожидая указаний, но Астапов велел ему подождать, пока «разгневанных рабочих и крестьян» полностью разгонят, а потом разоружить «полицию» силой. Чекист побледнел, увидев, что творится внизу, и заявил, что не сможет навести порядок наличными средствами. Астапов с наигранной уверенностью пообещал, что через две минуты все будет кончено. Потом он увидел внизу Чепаловского — впервые с тех пор, как началась заваруха; тот вел рабочих на очередную атаку против полиции. Сталинская фуражка залихватски косо сидела у него на голове — Сталин никогда не носил ее так. Сталин также никогда не водил повстанцев в атаку.

— Пролетарии всех стран!.. — выкрикнул Чепаловский, но его прервал новый залп. Актер упал, раскинув руки и ноги. Демонстрация кончилась. Остальные нападающие запаниковали, послышались женские крики, люди, налетая друг на друга, бежали, а «полицейские» гнались за ними вверх по склону.

Разумеется, газеты ничего не написали о стрельбе и беспорядках, на несколько часов возмутивших мирную жизнь центра Москвы. Фильм товарища Света не был снят, а бо́льшая часть отснятой пленки попала в ЧК и не вышла за пределы закрытых кремлевских кинозалов, где ее показывали неоднократно: сначала — как вещественное доказательство по делу о мятеже, потом — для демонстрации брешей в безопасности Кремля, потом — чтобы хорошенько вдохновить членов Партии на бескомпромиссную борьбу с врагами революции, и наконец — чтобы уничтожить отдельных (но не всех) высокопоставленных сотрудников Наркомпроса, которые дали добро на съемки. Несколько уцелевших кадров, снятых в самом начале, попало в советские документальные фильмы, а оттуда — в общественное сознание. Товарищ Свет больше никогда ничего не снимал.

Никто не связал эти события с товарищем Астаповым, который в тот вечер растворился в густеющих тенях большого города. Сталин никогда не говорил с Астаповым на эту тему и так и не признался, что это он читал газету на углу Дурновского переулка.

Однако Астапов знал — Сталин принял меры, чтобы уничтожить следы его пребывания в Александровском саду. Теперь их судьбы сплелись еще теснее. В этом был свой смысл. Все, что они делали со дня смерти графа — случайно или намеренно — крепило их зависимость друг от друга.