Болезнь Портного - Филип Рот Страница 52

В то время я служил в подкомитете Палаты представителей и расследовал скандал с телевикториной. Для кабинетного социалиста вроде меня дело было просто идеальным: коммерческая махинация общенационального масштаба, эксплуатация невинной публики, изощренное корпоративное сутяжничество — одним словом, старая добрая капиталистическая алчность. И, конечно же, орешек, который мне надо было раскусить — Шарлотан Ван Дорен. Такой характер, такие мозги, такое обаяние школьника и такая искренность — стопроцентный американец, короче говоря. И вдруг выясняется, что он мошенник. Ну, что ты об этом знаешь, языческая Америка? Супергой — и вдруг гониф! Крадет деньги. Жаждет денег. Страстно желает денег, и готов ради них на все. Господи ты боже мой — да вы такие же дрянные, как евреи! Вы, стопроцентные американские ханжи!

Да, в Вашингтоне я был просто счастлив. Я усиленно копал под белого хозяина, подрывая его авторитет и пятная его репутацию, одновременно трахал аристократическую красотку, чьи предки высадились на американский континент в семнадцатом веке. Феномен известен под названием «Ненавижу Гоев, Обожаю Шикс».

Почему я не женился на этой красивой и восхитительной девушке? Помню, с какой гордостью она — в темно-синем костюме с золотыми пуговицами — наблюдала с галерки для зрителей за тем, как я веду первый публичный перекрестный допрос этого скользкого типа… Я тоже выглядел весьма впечатляюще для первого появления на столичной публике: хладнокровный, упорный, логичный, со слегка учащенным пульсом — и всего двадцати шести лет от роду! О да, когда я располагаю козырными картами, то вам, аферистам, нужно быть начеку! Меня невозможно обвести вокруг пальца, когда я на четыреста процентов уверен в своей правоте!

Почему я не женился на Саре? Ну, во-первых, этот ее жаргон выпускницы закрытого пансиона. Я его просто терпеть не мог! «Хвалиться харчами» вместо «блевать», «крутняк» вместо «хорошая вещь», «тащиться» вместо «чувствовать себя хорошо», «дятел» вместо «сумасшедший»… Да, еще «балдежный» (что в перводе на язык Мэри Джейн Рид означает «чумовой». Я только и делаю, что учу этих девиц правильно говорить — и это с моим-то словарным запасом из пятисот нью-джерсийских слов!). Во-вторых, прозвища ее подружек — и сами эти подружки! Пуди и Пип, Пебл, Шримп, Брют, Таг, Скуик, Бампо, Бабба — слушая Сару, можно было подумать, что она училась в Вассаре с племянниками Дональда Дака! Впрочем, в свою очередь, и мой жаргон не вызывал восторга у Сары. Когда я впервые в ее присутствии (и в присутствии ее подружки Пебл, одетой в кардиган с воротником как у Питера Пэна, и загорелой до черноты — Пебл ведь не вылезала с теннисных кортов «Шеви Чейз Клаб») произнес слово «пизда», то на лице Странницы появилось такое выражение, будто я эти пять букв выжег на ее теле. Почему тебе обязательно нужно выглядеть «непривлекательно»? — жалобно спросила Странница, как только мы остались одни. Мне что, доставляет удовольствие выглядеть «невоспитанным»? Что я, собственно говоря, пытаюсь этим «доказать»? «Это было так неуместно». Неуместность и стала одной из первых провозвестниц грядущего разрыва.

Что в постели? Ничего особенного: никакой акробатики, никаких чудес ловкости. Как мы трахались в первый раз — так и продолжали трахаться — я наступал, она сдавалась. Но жару мы на фамильной кровати Молсби (с пологом на четырех столбиках красного дерева) давали — дай Бог. Единственным нашим дополнительным источником наслаждения служило огромное — в полный рост — зеркало, вделанное в дверь ванной.

— Взгляни, Сара, взгляни… — шептал я ей на ухо, прижимая ее к себе.

Сначала она стеснялась, скромничала и смотрела в зеркало только потакая моей прихоти, однако потом пристрастилась и следила за нашим отражением испуганно-возбужденным взглядом. Интересно, она видела то же, что видел я? Леди и джентльмены! Черные волосы на лобке, семьдесят семь килограммов веса, из которых половину составляют непереваренные халва и пирожные… Шнобель, леди и джентльмены, — Александр Портной, Ньюарк, штат Нью-Джерси! И его соперница: светлый пушок на лобке, безупречно стройные ноги, красивые руки, кроткое женственное лицо кисти Боттичелли, популярнейший поставщик прелестей общественной жизни, пятьдесят два килограмма республиканской рафинированности и пара самых дерзких грудей во всей Новой Англии… — Сара Эббот Молсби, Нью-Ханаан, штат Коннектикут!

Я хочу сказать, доктор, что я не просто трахал этих девушек, — я трахал их происхождение! Своим траханьем я открывал Америку. Колумб, капитан Смит, губернатор Уинтроп, генерал Вашингтон — и вот теперь Портной. Видно, таков мой удел — соблазнить по девушке из каждого из сорока восьми штатов. Аляска и Гавайи не в счет — к эскимоскам и папуаскам я не питал никаких чувств. На кой мне сдались эти узкоглазые? Нет, я дитя сороковых годов, радиотрансляционных установок, Второй Мировой войны, восьми команд в высшей лиге и страны, в которой было сорок восемь штатов. Я знаю все слова «Гимна морской пехоты» и «Песни Военно-Воздушных Сил»! Я знаю текст марша морской авиации: «Небесные якоря отдать! Мы небесные моряки! Мы плаваем повсюду…» Я могу вам спеть даже гимн «Сибиз». Давайте, Шпильфогель, назовите мне род войск, в которых вы служили — я спою ваш гимн! Пожалуйста, сделайте мне одолжение — это мой хлеб! Я помню, как расстелив на бетонном полу школьного подвала свои пальтишки, мы садились, прислонившись к стене, и пели хором вплоть до отбоя воздушной тревоги, поддерживая таким образом свой моральный дух. «Помолись Господу и передай снаряд». «Сказал пилот (Уж поверьте ему), потому что был он сын стрелка-а-а!» Назовите любой военный марш, и если он написан во славу Звезд и Полос, то и спою вам его от начала до конца! Да, я дитя учебных воздушных рейдов, доктор; я помню «Коррехидор» и «Церемониальный марш Америки», я помню трепещущий на флагштоке стяг, который приспустили над могилой Айво Джима. Мне было восемь лет, когда охваченный пламенем самолет Колина Келли упал на землю, мне было двенадцать, когда Хиросиму и Нагасаки стерли в порошок, — четыре года моего отрочества были заполнены ненавистью к Гитлеру и Муссолини — и любовью к нашей храброй, непреклонной стране! Всем своим маленьким еврейским сердцем я поддерживал американскую демократию! Мы победили, враг разбит на задворках Вильгельмштрассе — разбит еще и потому, что я молился о его гибели. Война завершена, и я с нетерпением жду — повестку. Я хочу стать рядовым американской армии! Настоящий американский идиот! Я присягаю на верность американской пизде — и ее суверенным республикам: Дэвенпорт, штат Айова! Дейтон, штат Огайо! Скенектеди, штат Нью-Йорк (а также близлежащая Троя)! Форт-Майерс, штат Флорида! Нью-Ханаан, штат Коннектикут! Чикаго, штат Иллинойс! Альберт-Ли, Миннесота! Портленд, Мэн! Маундсвилл, Западная Виргиния! Родимая страна шикс — тебе пою я славу!

От горных круч до прерий,

От океана к океану,

Боже, храни А-ме-ри-кууууууу!

Мой дом, РОДИМЫЙ ДОМ-МММММММ!

Можете себе вообразить, какое впечатление произвело на меня известие о том, что на протяжении нескольких поколениий всех Молсби хоронили на кладбище в Ньюбэрипорт, штат Массачусетс, а всех Эбботов — в Салеме.