Убийцы прошлого - Калеб Карр Страница 51

Я кое-как собрался с мыслями и выдавил:

— Вы шутите.

Все еще не оборачиваясь, Малкольм кивнул, будто ждал именно такого ответа.

— Вы полагаете, что из-за того, что случилось в Москве, мы должны приостановить работу. Вы считаете, что это может случиться снова.

В тот момент пелена иллюзий спала с моих глаз. Нетвердым шагом я двинулся к стулу из красного дерева с прямой спинкой и рухнул на него, внезапно поняв все безрассудство своих планов также ясно, как и то, насколько Малкольм предан своей затее. Эмоциональные протесты и заявления были бы бессмысленны, поэтому я ответил так рассудительно и веско, как только был способен:

— Малкольм… вы же сами говорили о том, что все, что вы делаете, влечет ужасные последствия.

— Я говорил, — спокойно, но твердо возразил Малкольм, — о том, что мы делаем нашу работу чересчур хорошо. Дов Эшкол подтвердил это.

Почти невероятное заявление.

— Да. Я бы сказал — подтвердил со всей несомненностью.

— Следовательно, мы поняли это и продолжаем. — Казалось, он до сих пор был не готов посмотреть мне в глаза. — Мы с вами уже обсуждали: нам нужна уверенность, что все наши будущие проекты будут разоблачены в разумные сроки. Мы оставим массу зацепок — даже не зацепок, а явных несоответствий, таких, что любой тупица…

— Малкольм? — прервал я его, слишком шокированный, чтобы продолжать слушать, но все еще пытаясь говорить отчетливо и спокойно. — Малкольм, я не могу больше участвовать в этом. То, чем вы заняты, не только губительно, а и попросту опасно. Вы не можете не признать этого. — Он не отвечал, и во мне начало расти недоверие. — Неужели вы в самом деле станете это отрицать? Ваше дело, ваша игра, может быть, кажется вам осуществимой. Но там, в том мире, живут миллионы людей, которым ежедневно нужно осмыслять тысячи частиц новой причудливой информации, и у них нет времени и средств отделить реальность от очевидной фальшивки. Мир зашел слишком далеко, умы людей слишком напряжены, и мы понятия не имеем, на что клюнет следующий сумасшедший. Что вы намерены делать, если мы осуществим эту нашу последнюю затею, а какой-нибудь псих-американец с антикорпоративными и антиправительственными взглядами — а таких там в избытке! — увидит в ней причину, чтобы взорвать еще одно федеральное здание? А то и что-нибудь помасштабней? — Я замолчал и попытался увести разговор в сторону от моральной и политической диалектики, — увести с поля, на котором он был непобедим, — чтобы сделать упор на том, что прямо касалось и его, и остальных. — И еще: как долго вы рассчитываете выходить сухим из воды? Вспомните, с каким трудом нам удалось ускользнуть в этот раз, и чего нам это стоило. Вам стоит придумать что-нибудь другое, этот способ не…

Я прервался на полуслове, увидев, что его рука медленно поднимается.

— Хорошо, — сказал он, и в голосе его были печаль и горечь. — Ладно, Гидеон. — Он наконец развернул свое кресло; его голова поникла так сильно, что подбородок почти касался груди. Подняв затем голову, он так и не посмотрел мне в глаза; но горе в его лице было неподдельным и я исполнился жалости. — Я должен был сделать что-нибудь, чтобы предотвратить гибель Леона, — мягко произнес он. — Но каждый из нас знает, чем рискует.

— "Знает, чем он рискует"? Малкольм, ради всего святого — это же не война!

Эти гипнотические, тревожащие голубые глаза наконец встретились с моим жестким, пристальным взглядом.

— Не война? — переспросил он. Затем потянулся за парой костылей, прикрепленных сзади к его креслу. — Вы полагаете, — продолжал он окрепшим голосом, — что война не решает проблем. — С большим трудом он пытался встать на ноги, и хотя мне, как никогда прежде, безумно хотелось помочь ему, я сдержался и на этот раз. — Вы думаете, что такое лечение не поможет одолеть болезнь, от которой страдает мир. Отлично. — Он сделал несколько шагов в мою сторону. — Что бы вы прописали вместо войны?

Я просто не мог поддерживать разговор на таком уровне, и сказал об этом.

— Малкольм, речь не о «болезнях» и «рецептах». Цивилизация намеревается идти своей дорогой, и если вы будете пытаться ей мешать, вы лишь натворите еще больше бед. Может, вы и правы, может быть, информационное общество ведет нас к высокотехнологичному средневековью. А может, и нет. Может, мы просто не понимаем его. Может быть, Жюльен ошибается, и это вовсе не момент "локального экстремума". Может быть, во времена, когда Гутенберг выпустил свою первую Библию, тоже были люди вроде нас, что сидели в какой-нибудь технологически продвинутой коляске с лошадью и кричали: "Вот оно! Теперь все кончено!" Я не знаю. Но дело в том, что этого не знаете и вы! Единственное, что мы действительно знаем — невозможно остановить перемены и нельзя остановить развитие технологий. В прошлом нет ничего, что говорило бы о такой возможности.

Пока я говорил, Малкольм с медлительностью часовой стрелки развернулся, чтобы снова взглянуть на птиц.

— Все верно, — прошептал он.

Я готовился услышать возражения, и его слова прозвучали для меня полной неожиданностью.

— Вот как? — переспросил я, не понимая его.

Малкольм кивнул.

— Да. В прошлом нет ничего, что говорило бы в пользу такой возможности, — то есть пока что нет.

Он снова побрел к окну, а я последовал за ним, вдруг ощутив сильную нервозность.

— В прошлом — пока? Что вы имеете в виду? Малкольм, это бессмыслица.

Во время последовавших объяснений Малкольм, казалось, все меньше отдавал себе отчет в том, кто я такой и почему нахожусь в его комнате. Отсутствующее выражение и блеск его глаз, когда он смотрел на ослепительную синеву небес над морем, показались мне первым признаком серьезного душевного расстройства.

— А что, если в той комнате, — он указал на смежную с лабораторией комнату, — за прочной, очень толстой дверью вы найдете устройство, способное изменить и даже уничтожить историю и время — по крайней мере, в том виде, в котором мы их понимаем? Говоря коротко, когда станет возможным передвигаться сквозь временной континуум и вносить изменения в прошлое, «история» перестанет быть устойчивой фиксированной хронологией. Она превратится в живую лабораторию, где мы будем ставить эксперименты, чтобы улучшить текущие состояния нашей планеты и нашего биологического вида.

Если бы я воспринял эти заявления всерьез, то был бы крайне потрясен, но теперь я лишь больше уверился в том, что рассудок его помутился.

— Послушайте, Малкольм, — сказал я, кладя руку ему на плечо. — Постарайтесь понять: как врач, я обязан сообщить вам, что вы пережили, вероятно, довольно тяжелое потрясение, и возможно, не одно. Учитывая, через что нам всем пришлось пройти, я не удивлен. У вас есть друзья в Эдинбурге и, несомненно, они выяснят, услугами каких больниц мы сможем воспользоваться без излишнего шума. Если вы позволите мне провести кое-какие анализы и предложить курс лечения…

— Вы все же не ответили на мой вопрос, Гидеон, — заметил Малкольм. Его голос звучал все так же бесстрастно.