Русская красавица. Напоследок - Ирина Потанина Страница 50

В панике оглядываюсь. Приплыли! Надеюсь, меня не сочли дорогим Рыбкиным гостем и не станут потом требовать с него за меня выкуп? Память услужливо подбрасывает какой-то фильм, в котором похитители каждый день отсрочки платежа отмечали отрезанным у жертвы пальцем… М-да уж, главное — в нужное время, в нужном месте… А двести грамм я, между прочим, еще не выпила!

* * *

— За перемирие? Пей, когда родная мать предлагает! Когда б еще такой нонсенс с тобой приключился! — маман старается казаться веселой, но я-то вижу, что родительница моя крайне насторожена. Ну еще бы! Представляю, что она там себе напридумывала, раз решила с помощью охранников-боевиков меня у Генки отбивать. А тут еще я со своими закидонами: вместо благодарности возмущаюсь и требую невмешательства. Тяжело маман дается ее роль родительницы. Тяжело ей. И со мной, и с самой собой, и с новыми, непонятными для нее правилами окружающего мира. И предложенный коньяк, между прочим, верное подтверждение маманского напряжения. Она общалась массой врачей, она убеждена, что мне не то что пить — даже жить вредно. Обычно маман страшно расстраивается, когда я тянусь к крепким напиткам.

— Александра Григорьевна! — я и не думаю сдавать позиции. — Уничтожить меня путем доведения до нервного срыва вам не удалось, так вы теперь напрямую травить взялись?

Говорю строго, но коньяк выпиваю. А то и вправду спохватится, отменит предложение. А я, как покладистая дочь, и последняя дура останусь без расслабляющих средств…

В последнее время при маман я стараюсь быть покладистой. Вероятно, это уже возраст. Не замечали? Количество морщин в уголках глаз прямо пропорционально уважению к родителям. И не потому вовсе, что мудрее делаешься. А оттого, что на себе испытываешь, что такое взросление и страшно жалеешь родителей, которые этим глупым занятием давно уже занимаются…

Скажите, это ничего, что я в тридцать, и уже о старости? Это со всеми так, или у меня что-то не так? Ой, да знаю, знаю, что давно не влюблялась. Уже целых два месяца! Но не повод это в хандру впадать, правда? Может, дело и впрямь в возрасте…

— Ну, знаешь ли! — маман все еще негодует по поводу моего недовольства и ни в какую не признает своей вины. Прям как я полчаса назад не признавала своей перед Лиличкой. Впрочем, нет, не также. Я-то ведь действительно была невиновна! — То есть, конечно, принцип «я тебя породил, я тебя и убью» мне достаточно близок, — продолжает маман. — Но вот другим, чтобы не случилось, убить не позволю!

— Ну, сколько тебя раз повторять: со мной все было в порядке! Никто меня не обижал и засылать за мной ребят с автоматами совершенно не нужно было. А если б Рыбка уперся и приказал своим устроить перестрелку? Ты понимаешь, что могли пострадать люди!

— А так могла пострадать ты! — маман, словно танк, прет напролом и гнет свою линию. — Нет, ну а как я еще должна была поступить? Сначала ты ведешь себя как-то странно. Приезжаешь — и сразу прятаться. Жить в обжитых уютных местах отказываемся, работу себе в совершенно другой отрасли находишь, со мной о прожитых в другой стране месяцах говорить отказываешься… Видно же, что сначала бегством спасалась, а теперь, выждав положенный для страстей срок, решила вернуться, но все равно на поверхность пока показываться опасаешься. Особенно это ясно стала, когда твои полудурки справки о тебе навести попытались. Да еще как! Развязно, самоуверенно! Фу, шваль… Разумеется, я наняла человека, чтобы следил за тобой. И естественно, когда он сообщил, что ты с этим своим Геннадием на всю улицу разругавшись, вынуждена была сесть в Джип и поехать куда-то… Короче, материнское сердце решило действовать. Зря, что ли, охранники мои офисные свой хлеб едят? Не зря ж я их начальнику регулярно взносы перечисляю…

— Геннадий тоже перечисляет, и тоже регулярно, — уже без особой надежды что-либо доказать, бормочу я. — Могла выйти серьезная потасовка. Тебе повезло, что Геннадий с Лилией попросту растерялись и не стали пытаться меня вызволить. И в милицию, кстати, не заявили, а могли!

— Ты так говоришь, будто они друзья… Прямо изволновались из-за тебя все…

— Так ведь и впрямь друзья, — вру я, давно и окончательно решив ни за что не создавать маман плацдармов для излишнего беспокойства. — А ругались мы в шутку. Генка игрушечные наручники на бывшего одноклассника нацепил, а мы с этим несчастным пострадавшим думали, что кандалы всмаделишние. А справки он наводил, потому что хотел меня видеть. А я — не хотела, устала как-то от людей, общества, беспробудного застолья и пустого веселья… А уезжала на полгода вовсе не в качестве бегства. Скажи, ты бы не уехала, если бы можно было полгода в Крыму провести?

— «Нет войны — я все приму! Ссылку, каторгу, тюрьму… Но желательно в июле! И желательно в Крыму!» — цитирует Филатова маман и, кажется, немного успокаивается. По крайней мере, немедленно стребовать с меня информацию не пытается. Отчасти ее убедил мой довольно мирный разговор с Лиличкой.

Сориентировавшись, кто и зачем меня похитил, Первым делом я высказала маман все, что думала о таком наглом вмешательстве в мою жизнь. Вторым — позвонила Лиличке на сотовый и не без злорадства сообщила, что ее агрессивный взгляд моя охрана по ошибке приняла за попытки нападения и переусердствовала в страховании.

— Еще раз? — Лиличка с трудом переваривала услышанное. — Повтори?

— Да ладно, второй раз я так красиво не сформулирую, — добродушно отмахиваюсь я. — Просто звоню сказать, что со мной все в порядке.

— Правда? — Лиличка поразила меня искренними нотками беспокойства в голосе. Понимаю, почему она расстраивается. Обидно, когда заготовленную тебе жертву забирает кто-то другой. — Сафо, ну-ка скажи, как называла себя та Марина, что сидела в тюрьме? Если тебя держат насильно, скажи неправильно…

— Рина! — хохочу я.

Кажется, Лиличка и впрямь думает, что меня похители и теперь угрожают. Нет, все-таки странные у меня недоброжелатели. Вроде бы как враги, но если кто чужой обидит — страшно будут волноваться и в конечном итоге, голову этому чужому разнесут. Они враги, конечно, но при этом — страшные собственники. Я ИХ жертва, и ни от кого другого обиды в мой адрес они терпеть не будут. Смешно выходит…

— Она называла себя Рина. — успокаиваю Лиличку. — Только проверка у тебя глупая — похитители, если бы таковые имелись, могли читать мою книгу. Ведь так?

— Так, — понуро соглашается Лиличка. Я еще раз заверяю, что со мной все в порядке, и жму отбой, предварительно очень вежливо, но упрямо, отказавшись от Лиличкиных приглашений продолжить наше с ней и Рыбкой заседание.

Окончательно примириться с маман соглашаюсь только получив обещание немедленно прекратить «эти фокусы».

— Ну что за неприглядные методы?! — отчитываю я, подмечая, что у меня прямо день нотаций какой-то. Воспитываю и воспитываю… Прямо моралистка-гигантоманка какая-то! — Требую соблюдения всех моих прав и возврата мне утерянной свободы разврата!

Больше всего, разумеется, возмущает «хвост». То есть вот уже месяц, как я нахожусь под наблюдением! Немыслимо! Хорошо, что ничего такого, о чем родительской душе знать не положено, я за это время не вытворила. А ведь могла! Ведь и сама приглашала — понравившийся тип не пришел тогда просто потому, что внезапно был вызван на работу. И пару раз приглашали — но все не те, потому я отказывалась… Никогда не посвящала маман в свою личную жизнь и очень не хотела бы делать это впредь. А ведь попадись «хвосту» под наблюдаемый период хоть что-то из этой области, от вопросов маман было бы потом не отделаться…