Иностранец в смутное время - Эдуард Лимонов Страница 50

«Ой, бедненький! А я дома не жила все это время. Я у своего парня жила, у него большая квартира. Я мальчика родила!»

«Ой, — счел уместным воскликнуть провинциал. — Поздравляю! Теперь понятно, почему вас не было. Вы можете меня провести на семинар, Рита? Мне очень нужно. Очень».

«Конечно, — сказала девушка, молодая мать. — Сейчас я вам пришлю кого-нибудь, члена Союза, который вас проведет на свою ответственность, а в следующий раз Арсений Александрович включит вас в списки». — И, закрыв папку, она пошла к двери.

«А вы не забудете? — простонал упрямец, имея в виду: А вы не обманете?»

«Нет-нет. Как можно… — Молодая мать удивленно оглянулась на нового Фому неверующего. — Стойте и не отходите от входа».

Отойти от входа? Да если б по нему стреляли, он бы не отошел.

Минут через десять, показавшихся ему вечностью, Рита, уже освободившаяся от пальто, шапки-ушанки и папки, появилась вместе с седым бледным стариком в писательской замшевой куртке. Старик сказал что-то Церберу. Церберман расплылся в улыбке, сам отворил дверь и позволил Рите ввести харьковчанина. Как там было? О, там было тепло и нарядно. «Если вы хотите, чтоб ваш товарищ смог посещать занятия, включите его сегодня же в список, заверенный Тарковским», — строго наказал Цербер Рите.

Седовласый же писатель, улыбнувшись, потрепал юношу по еще заснеженному плечу и сказал: «Добро пожаловать в Дом Литераторов, юноша!» И увидев молодого человека со странно знакомым харьковчанину лицом, устремился к нему: «Колька!» — «Ярослав Владимирович!» (Или не Владимирович, задумался Индиана, но это был поэт Ярослав Смеляков.)

«Спасибо, Ярослав Владимирович!» — бросила Рита вдогонку седовласому и потащила Индиану к вешалке. Оказавшись без пальто и грузинской кепки, юноша тотчас помолодел до возраста пятнадцати лет, и Рита Губина, мамаша, даже взяла его за руку. Они устремились сквозь залы дворца, наполненные группами веселых и зачастую явно подвыпивших людей. Иные из писателей сидели задумчивыми паралитиками в креслах в углах зала, иные прохаживались парами среди зеленых растений, несколько пар писателей склонились над шахматными досками, а группа старых дам и молодых парней даже смотрела телевизор. «Как в доме отдыха!» — успел подумать Индиана, торопясь вслед за мамой Ритой. Оттуда, куда они шли, в лица их несло запахом пищи.

«Ресторан, — ответила Рита на непроизнесенный вопрос. — Как тебя зовут, кстати, земляк?»

«Индиана».

Мимо буфета (поэт, к своему ужасу, успел заметить пятна красной икры на свободно выложенных в витрине бутербродах), мимо столиков кафе, почти все они были заняты оживленно беседующими писателями, прошли они и стали подыматься по спускавшейся в зал лестнице. Взобравшись, устремились обшитыми деревом коридорами и скоро вошли в комнату со множеством стульев и столов. В комнате находилось с дюжину или более молодых людей обоего пола. «Привет! Привет! Всем привет!» — проскандировала Рита и бросила папку на свободный стол.

«Ага! Вот и староста явилась! Мы уже собирались тебя переизбрать!» — воскликнул некто темнобородый и краснолицый.

«А где же Арсений? — спросила Рита. — Кто-нибудь видел Арсения?»

«Был замечен в ресторане с Леночкой Игнатьевой», — ехидно заметил молодой человек с большим прямым носом и бесцветными усиками. Светлый чубчик закрывал треугольником половину его лба. Молодой человек выглядел как случайно уцелевший обломок довоенной эпохи. В придачу к чубчику (таких чубчиков не носили в те годы даже самые отсталые рабочие харьковского завода «Серп и Молот») на юноше была извлеченная, должно быть, из отцовских запасов черно-серая куртка, называвшаяся «ковбойкой». «Ну и экземпляр!» — подумал харьковчанин о непонятном юноше, так и не расшифровав его. «Леночка, разумеется, читает Арсению Александровичу стихи… ха-ха-ха…» — добавил юноша.

«А кого сегодня разбираете?» — Рита села и принялась выкладывать из папки на стол бумаги. На столе, занятом ею, покоилась пишущая машинка в чехле. Всего три зачехленных машины находились в комнате, письменные приборы украшали несколько столов. Помещение по-видимому использовалось в дневные часы как кабинет.

«Машеньку мы сегодня разбираем», — ласково сказал кудрявый типчик (это он торопил Риту у двери Дома) и с необыкновенным радушием посмотрел на сумрачную девушку крупных форм, набросившую вдруг пуховую темную шаль на плечи. Преобладающим цветом девушки был темно-шоколадный. «Говенный!» — фыркнув себе под нос, определил цвет Машеньки уже тогда злой Индиана. Физиономия Машеньки напоминала ему виденные во множестве унылые физиономии поэтических девушек, встреченных им в Доме Культуры работников милиции, в других Домах Культуры и на поэтических вечерах Харькова. Ниже этого подвида «Машенек» стояли только выжившие из ума старики-пенсионеры, бывшие парикмахеры или банщики, почему-то на старости лет взявшиеся за сочинение стихов. Провинциалу стало обидно за Москву, что вот и здесь, где, казалось бы, должно быть скоплено самое лучшее, существуют такие Машеньки. Читать она, без сомнения, будет тихим, скучным голосом, от которого умерли бы и мухи в комнате, происходи занятие семинара летом.

«Возьми себе стул! — сказала Рита. Оказывается, он один стоял. — Это мой друг — поэт из Харькова!» — вспомнила Рита об обычае представлять неизвестных юношей обществу.

«Индиана», — представился он и почему-то поклонился.

Машенька назвалась Машенькой, старомодный обломок с чубчиком а ля Гитлер назвался Гришей Васильчиковым, а курчавый толстячок — поэтом Левенским. Лобастый молодой человек в очках был Юрием. Остальные? Статисты всегда плохо запоминались Индианой, и, если, они не переходили впоследствии хотя бы на второстепенные роли, он забывал их без сожаления.

Вошел, сильно хромая и опираясь на палку, красивый, в синем костюме, шелковый шарф узлом завязан у горла, сам МЭТР — руководитель семинара Арсений Александрович Тарковский. Индиане он тотчас не понравился. По-иному, нежели не нравились ему эстетически жалкие или вульгарные харьковские пииты, или позднее отталкивали родочного цвета, красноглазые и наглые поэты-русопяты, Арсений Александрович, «поздний акмеист» (так с пренебрежением стал называть его про себя Индиана), не понравился харьковчанину, потому что не подходил для его целей. Юный Индиана понял, что подле элегантного эгоиста Арсения Александровича возможно находиться только в качестве ученика, боготворящего мэтра, посему он тотчас же исключил Арсения Тарковского из своих планов. Вариант «старик Державин нас заметил и в гроб сходя благословил», с участием Тарковского в роли Державина, отпадал.

Леночка Игнатьева, впорхнувшая вслед за Тарковским в комнату, юноше понравилась, и он ее одобрил. Выходец с окраины, из рабочего поселка, из среды грубых людей и грубых нравов, он всегда (скрытно) робел перед такими девочками, вечно одетыми в черт знает что невообразимое, в какие-то воротнички, в белизну и шелк, в юбко-блузко-перья-чешу'ю мистических красавиц и испорченных незнакомок… Короче говоря, ему всегда нравились девушки из хороших семей, были ли они дочерьми партаппаратчиков, или (позднее) дочерьми американских денежных мешков и европейских аристократов. Леночка Игнатьева была именно из этой породы девушек. Эту бы я выебал, подумал юный Индиана, все еще пользовавшийся для внутренних монологов лексиконом своего преступного отрочества. Следует уточнить, что в этом выражении был заключен для него куда более широкий и чистый смысл, имелось в виду, что он бы познакомился с Леночкой поближе. (Увы, позднее она нечасто появлялась на семинарах, она предпочитала индивидуальные встречи с любимым поэтом Тарковским.)