Там, где трава зеленее - Наталия Терентьева Страница 50

— Я хочу рассказать одну историю. Я сам ее придумал, на свой день рождения. Это… синопсис сценария. Краткое содержание. Я хочу снять фильм.

В тишине раздался вздох Жениной мамы, Антонины Филипповны.

— Женя всегда так трогательно относился к своему дню рождения… Всегда маленький сам готовил себе подарки — боялся, что наши сюрпризы его разочаруют…

Кто еще в состоянии был понять, что она сказала, засмеялся. Женя подошел к маме, поцеловал ее. А я подумала — не осталось ли на его губах моей помады. Хорошо, что в полутьме этого особенно не было видно.

— Итак. Это будет комедия, чисто французская, но с нашими актерами. Снимать… пока не знаю, кто будет. Жил-был один человек. Был он, допустим, клоуном. Грустным клоуном. Дожил до сорока трех лет… — Женя вздохнул. Никто, кстати, не говорил сегодня, сколько ему исполнилось лет, я-то думала — чуть больше. — И вот накануне дня своего рождения он решает: «Уйду в монастырь!»

Женя сказал это так непосредственно, что какой-то сильно набравшийся гость, не разобравшись, приподнялся в кресле:

— Не надо, Женик! Как мы-то без тебя…

Остальные засмеялись. Женя поставил руку козырьком, присматриваясь, кто это сказал, видимо, по голосу не понял.

— Гм… Думал, что Серега. Но Серега, смотрю, уже не с нами. Я продолжу, с вашего позволения… В день рождения герой встает пораньше, и — уходит. Дальше — уже действие в монастыре. Да, а должно быть понятно, что у героя… какая-то неудачная любовь. Без уточнений. Он один, совсем один. Он уже не может понять — способен ли он вообще любить. Поскольку он мужчина, то идет в мужской монастырь. Его принимают, и он начинает там жить. Но служить Богу не очень получается. Его пытаются склонить к близкой дружбе несколько монахов…

Я оглянулась в поисках Вари и услышала громкий детский смех из зимнего сада. Я очень надеялась, что им ничего не слышно из того, что говорится сейчас здесь.

— Но он не за этим пришел в монастырь… Напоминаю, это должна быть комедия, очень смешная… с трюками… Такая… французская, в духе Бельмондо… Потом несколько монахов его все-таки соблазняют, почти насильно… и вдобавок в него влюбляется настоятель монастыря…

— Женечка… — подала голос Антонина Филипповна. — А монастырь-то — какой? Католический?

— Почему? Православный, конечно… Это же в России должно быть, все узнаваемо, все наши проблемы…

— Но, Женечка, нехорошо как-то… наши батюшки разве?.. Ой, не знаю.

Думаю, не одной мне в этот момент стало жалко его маму.

— Мамуся, — Женя подошел к маме, обнял ее, — ты слушай дальше, это же комедия. Значит, там все понарошку. — Он поцеловал Антонину Филипповну и продолжил: — А дальше он сбегает из мужского монастыря. Переодевается в женщину и поступает в женский монастырь. Там в него влюбляются несколько женщин, причем кто-то из них знает, Что он мужчина, кто-то — нет. И в результате он там влюбляется сам.

— В настоятельницу, — добавила, похоже, Ольга.

— Нет, в послушницу. Которая как раз к нему сначала равнодушна…

Наверно, не надо было мне целоваться с Женей. На середине его рассказа мне стало как-то нехорошо.

Я смотрела на него — и не могла понять, зачем я это сделала. Я — с разодранной душой. Моя дочь Варя — тоже. Она скоро с моей помощью вообще не будет понимать — где верх, где низ, что хорошо, что плохо.

Мы зачем-то приехали в дом к этому непонятному человеку, с которым я стала дружить без всякой задней мысли, будучи уверенной, что здесь вообще все искренне и чисто. Потому что, если честно, я не очень верю в дружбу мужчины и женщины. Женщина-то может дружить просто так — разговаривать, в ресторан сходить, гулять с собаками или посмотреть вместе фильм или спектакль. А вот мужчина… Не будет он этого делать, если ему совсем неинтересно в мужском смысле. Он лучше один погуляет с собакой и сходит в ресторан. Или пойдет с товарищем — по крайней мере, всегда будет что обсудить и за что выпить. Я замечала, что даже пожилые мужчины — не настолько богатые, чтобы нацеливаться на чужую молодость, — дружат, разговаривают, «общаются душами» с женщиной, то и дело обозначая свой истинный мужской интерес: «Ах, все хорошо, да только жаль, что мы с вами не можем…» Не можем сделать что-то еще…

Я потихоньку вышла из каминного зала, намереваясь найти Варю и, наверно, поехать домой. Зачем, зачем было разрывать душу девочке… У меня опять потекли мысли в знакомом направлении — без всякого смысла, без пользы. Саша, как же ты мог… Ладно — я… Ну а Варя-то…

Я дошла до того же угла с монстерами и громадным, оплетающим стену фикусом, села на какой-то подвернувшийся то ли пуфик, то ли табурет и стала плакать. На меня вдруг навалилась вся моя глупая, легкомысленная жизнь — все эти в пустоту, в песок ушедшие годы с Виноградовым. И куда привело меня терпение, смирение, прощение всего — всего! — и любовь, бесконечная, преданная, искренняя любовь? Куда? В полный жизненный аут? В тупик, из которого непонятно как выходить… С бедной, растерявшейся Варькой, невероятно полюбившей полузнакомого ей доселе Виноградова за последние полтора года, и с новой жизнью, зародившейся у меня внутри по каким-то невероятным законам… Каждому крест — по силам. Да, я не ропщу. Я, такая бесхребетная чухонка, тащила, тащу и дальше буду тащить. Но дети-то мои почему должны страдать за меня, за мою глупость, за мои грехи и слабости, за непростительную доверчивость и непрактичность?..

Саша — оборотень. Все мои мечты и планы были просто миражами. Как можно было поверить ему, зачем я завела второго ребенка от человека, который прогулял всю мою первую беременность и даже не пришел в роддом?

И почему ну никак, никак не проходит боль? То чуть слабее, а то — опять. Вдруг накатывает такая тоска, и такой страх за наше будущее, и такая вина перед Варькой, про следующего я даже думать не хочу… Может, сходить к врачу и все решить — за сорок минут… Ведь я же не смогу, не потяну, я не боец… Мне придется опять унижаться перед Виноградовым, а он будет пользоваться моей слабостью… Нет! Никогда больше я не буду с ним… Я просто не смогу… Я никогда не забуду этой ночи — в Митине, с Милкой… И всего остального, всех его сдирающих мою кожу слов… Есть слова, имеющие силу поступка… И потом — Варя… Я никогда больше не вовлеку ее в наши отношения, для ребенка достаточно одного раза, когда вчера у тебя была семья, а сегодня ее нет… Эти ее глаза, доверчиво смотрящие на Виноградова, ее слезы, когда она спрашивала меня: «Значит, меня не за что любить, да, мама? Раз он ушел от меня?»

Я плакала, плакала, у меня не было с собой ни платка, ни салфетки — сумка моя осталась на втором этаже. Я не очень представляла, как туда пройти. Где-то рядом с кухней должна быть ванная, мы туда заходили с Варей… Но как найти кухню… И я дальше плакала, и никак не могла остановиться, это был момент, когда реальность наконец предстала передо мной с жестокой откровенностью.

Я ращу ребенка и периодически живу с его отцом — по его желанию. Я, по его же желанию, завела второго ребенка. Японцы отсчитывают день рождения человека со дня его зачатия. Я не японка. Но так было и с Варькой. Как только она завелась у меня в животе, я считала ее уже своим ребенком. А как иначе… Если старого, полуразложившегося, лысого, беззубого сына старуха мать называет «мальчик мой», то почему я не могу считать крошечного зародыша внутри меня своим ребенком? И я не хочу, не буду от него избавляться… Но как же мне быть… Ведь еще надо растить Варю, ей нужно внимание, ей нужны мои силы… А работа?.. О господи… ну что же мне делать… А Виноградов сейчас целует котенка, смеется, пьет…