Маленькая красная записная книжка - София Лундберг Страница 5

Я, сгорбившись, ходила по комнате, собирая бокалы и вытирая разлитое вино. Ноги на высоких каблуках нетвердо перемещались по комнатам; блестки и павлиньи перья опадали на пол и застревали между широкими деревянными панелями. Приходилось лежать на них до раннего утра, отскабливая маленьким кухонным ножом все до последнего следы празднества. К пробуждению мадам все должно быть в идеальном порядке. Мы усердно работали, она каждое утро ожидала увидеть свежевыглаженные скатерти. Столы должны сверкать, а бокалы быть чистыми от следов пальцев многочисленных гостей. Мадам всегда спала до позднего утра, но когда выходила из своей спальни, то совершала обход квартиры, поочередно проверяя каждую комнату. И если что-то находила, именно меня во всем обвиняли. Всегда самую младшую. Я быстро поняла, что она отмечала, и до ее пробуждения совершала дополнительный круг по квартире, исправляя то, что другие сделали неправильно.

Нескольких часов сна на твердом матрасе из конского волоса всегда оказывалось недостаточно. Мое тело постоянно уставало от долгих дней, проведенных в черной униформе, швы которой раздражали кожу. И от иерархии и пощечин. И мужчин, которые приставали ко мне.

Н. Нильссон, Йёста

Я привыкла, что время от времени кто-то засыпал, выпив лишнего. Моя работа – разбудить и отправить восвояси. Но этот мужчина не спал. Он смотрел прямо перед собой. Слезы медленно стекали по его щекам, одна за другой, а взгляд сосредоточился на кресле, в котором спал другой мужчина – молодой, с ореолом золотисто-каштановых волос. Рубашка молодого мужчины была расстегнута, открывая взору пожелтевшую майку. На его загорелой груди я увидела неровный рисунок якоря, выполненный зеленовато-черными чернилами.

– Вы расстроены, извините, я…

Он отвернулся и, опустив плечо на кожаный подлокотник, теперь почти распластался поперек кресла.

– Любовь невозможна, – проговорил несвязно он, обводя взглядом пустую комнату.

– Вы пьяны. Пожалуйста, сэр, поднимайтесь, вам нужно уйти до пробуждения мадам.

Я пыталась говорить твердым голосом. Он схватил меня за руку, когда я попробовала его поднять:

– Вы разве не видите, мисс?

– Не вижу чего?

– Что я страдаю!

– Да, я вижу это. Идите домой и отоспитесь, тогда вам станет немного легче.

– Позвольте посидеть здесь и посмотреть на это совершенство. Позвольте насладиться этой пагубной связью.

Он совсем запутался в своих словах, пытаясь передать свое настроение. Я покачала головой.

Это была первая встреча с этим деликатным мужчиной, но определенно не последняя. Когда в квартире становилось пусто и новый день опускался на крыши Сёдермальма, он часто задерживался, блуждая в своих мыслях. Его звали Йёста. Йёста Нильссон. Он жил дальше по улице, в доме 25.

– Ночью можно мыслить ясно, юная Дорис, – говорил он, когда я просила его уйти.

А потом он, пошатываясь, выходил в ночь, сутулясь и опустив голову. Его головной убор всегда сидел криво, а драное старое пальто было настолько большим, что свисало с одного бока, словно у него кривая спина. Он был красив. Лицо часто загорелое, классические черты – прямой нос и тонкие губы. Его глаза были полны доброты, но он, как правило, грустил. Его страсть к жизни иссякла.

И лишь через несколько месяцев я узнала, что он – художник, которого боготворила мадам. Его картины висели на стенах ее спальни, огромные полотна пестрели ярко раскрашенными квадратами и треугольниками. Без какой-либо тематики, только хаос цветов и размеров. Как будто ребенок играл с кисточкой и краской. Мне они не понравились. Совсем. Но мадам все покупала их и покупала. Потому что так делал принц Ойген. И из-за того, что в этой сюрреалистической современности наблюдалась безудержная энергия, которую больше никто не понимал. Она ценила, что он, как и она, был белой вороной в этом обществе.

Именно мадам научила меня тому, что люди имеют различные формы. Что то, чего ожидают от нас, не всегда верно, что в путешествии к смерти существует множество путей. Что мы можем оказаться на сложном перепутье, но дорога все равно может выправиться. И что повороты совсем не опасны.

Йёста всегда задавал много вопросов.

– Предпочитаете красный или синий?

– Какую страну вы бы выбрали при возможности поехать куда угодно?

– Сколько конфет ценой в один эре можно купить на одну крону?

После этого последнего вопроса он всегда кидал мне крону. Подбрасывал ее в воздух большим пальцем, и я с улыбкой ловила ее.

– Потрать ее на что-нибудь сладкое, обещай мне.

Он видел, что я маленькая. Что все еще ребенок. И никогда не тянулся к моему телу, как это делали другие мужчины. Никогда не комментировал мои губы или растущую грудь. Иногда даже тайком помогал мне: собирал бокалы и относил их в коридор между столовой и кухней. Когда это замечала мадам, я всегда получала пощечину. Ее широкое золотое кольцо оставляло на моих щеках красные царапины. Я скрывала их щепоткой муки.

Глава третья

– Привет, тетя Дорис!

Ребенок улыбается и бойко машет, да так близко к экрану, что видны лишь кончики его пальцев и глаза.

– Привет, Дэвид!

Она машет в ответ, а потом подносит руку ко рту, чтобы отправить воздушный поцелуй. В этот самый момент камера смещается вбок, и ее поцелуй ловит мама ребенка. Дорис улыбается, заслышав смех Дженни. Он заразителен.

– Дорис! Как ты? Тебе одиноко?

Дженни склоняет голову и придвигается настолько близко к камере, что видны лишь глаза.

Дорис смеется:

– Нет, нет, не волнуйся за меня. – Она качает головой. – У меня же есть вы. И девочки, которые приходят каждый день. Лучше и быть не может.

– Это действительно так? – Дженни смотрит на нее с подозрением.

– Истинная правда! А теперь давай поговорим о тебе. Чем занимаешься? Как дела с книгой?

– Ох, нет, не начинай об этом сейчас. У меня нет времени писать, уж дети об этом позаботились. Не понимаю, почему ты всегда заводишь об этом разговор. Почему это так важно?

– Потому что ты этого хочешь, ты всегда хотела писать. Меня не обдуришь. Попытайся найти время.

– Да, возможно, однажды. Но сейчас дети важнее всего. Слушай, давай я тебе кое-что покажу. Тайра вчера сделала свои первые шаги, посмотри, какая она милая.

Дженни поворачивает камеру на младшую дочь, которая пожевывает уголок журнала, сидя на полу. Она хнычет, когда Дженни поднимает ее. Отказывается стоять и плюхается на попу, как только ее ноги касаются пола.

– Ну же, Тайра, пожалуйста, иди. Покажи тете Дорис. – Она пытается снова, в этот раз на шведском. – Вставай, покажи, что ты умеешь.