Стален - Юрий Буйда Страница 5

Понимая, что меня ждет, я не отважился открыть папку ни на работе, ни в метро – сделал это дома после ужина.

У меня были причины для неуверенности и медлительности.

В редакции мне приходилось иметь дело со специфическими текстами, посвященными бизнесу, анализу рынка, экономической политике и т. п.

Эти тексты пестрели выражениями вроде «текущие уровни волатильности», «переаллокация в пользу эмитетентов, поддерживаемых новостными триггерами», «индикативная и аттрактивная товарная категория», «интегральная лояльность», «аутсорсинг задач, требующих брейншторминга», а вместо «дюйма» автор запросто мог написать «инч».

Многие авторы в этом смысле напоминали детей, дорвавшихся до новой игрушки – финансовых и экономических терминов, которые почти не встречались в массовой советской журналистике. Они заклинали действительность, пытаясь изменить ее или ту ее часть, в которой мечтали жить.

Задачей редактора делового журнала, помимо всего прочего, была посильная русификация текстов такого рода, и с этим я худо-бедно справлялся. Требования к авторским оригиналам были простыми – тексты должны были иметь начало, середину и конец. Никаких красот, никакого пафоса. Авторы «клепздонили» и «дристали», редакторы – «пидорасили» тексты, причем делали это быстро, «мухой».

В редакции царил дух веселого подросткового цинизма, не щадивший ничего и никого, включая властные элиты, которые назывались «правящими отбросами общества», хотя, конечно же, не на страницах наших изданий.

Вообще же у нас было немало бунтарей вроде Гоши Крицмана: он ненавидел коррупцию и тиранию, был готов в любую минуту идти на штурм Кремля, но когда выходил из редакции на московскую улицу, прятал кипу под шляпой.

Опыт же работы с собственно «художественными произведениями» у меня был скудным.

Одна из моих подружек – тогда ее звали Элей – страсть как хотела стать звездой детектива. Мы обсуждали сюжет, характеры персонажей, вместе работали над диалогами. Но больше всего сил уходило на борьбу со своеобразной избыточностью ее воображения.

Чтобы придать героям индивидуальности, Эля наделяла их то горбом, то лишними пальцами на руках, то склонностью к эпилепсии, а когда дело доходило до убийств, удержать ее было и вовсе невозможно – она с такой страстью калечила людей, била, резала, рвала в клочья и душила, с таким наслаждением живописала лужи крови, трупное окоченение и корчи умирающих от отравления, что все остальное – интрига и характеры – на этом фоне попросту меркло.

Пять с половиной лет она работала патологоанатомом в провинциальной больнице, и иногда казалось, что страницы ее романов пахнут лизолом, фенолом и тиолом.

В выходные дни всклокоченная, босая, с сигаретой в зубах, в мужской рубашке на голое тело, слишком тесной для ее гомерической груди, она без устали колотила по клавиатуре, то и дело сдувая с нее пепел, мычала, рычала, поправляла сползающие с носа очки и прихлебывала из кружки кофе, и была способна настучать 30–40 тысяч знаков за день, чтобы в полночь рухнуть ничком на диван и проспать до обеда, а потом до вечера править текст, распечатанный на принтере и испещренный моими пометками…

Она всегда пренебрегала грамматикой: «Знаки препинания старят» и начинала писать очередной роман, вдохновившись какой-нибудь эффектной фразой и не зная, какой будет следующая.

Над ее рабочим столом я повесил бумажку с цитатой из Саша Гитри, которая очень ее веселила: «Старушка говорит и говорит – до тех пор, пока не найдет что сказать».

В конце концов она добилась своего – суммарный тираж ее книг превысил численность населения России. Эля стала богатой, сменила имя, научилась одеваться так, чтобы не бросался в глаза контраст между ее обильным телом и крошечной головкой, у нее красивый любовник с волосами до плеч, свое кулинарное шоу на телевидении и домик у подножия итальянских Альп.

Второй мой опыт можно назвать экзотическим.

Зарплата в редакции была невелика, и я хватался за любой приработок, чтобы как-то сводить концы с концами.

Однажды Коля Базаров по прозвищу Хан Базар, репортер из отдела преступности, рассказал мне о старом воре, который большую часть жизни провел в тюрьмах, где каждую свободную минуту посвящал творчеству. Вор писал стихи в школьных тетрадках, которые его семья бережно хранила под замком в особом шкафчике как великую ценность. Накануне 75-летия этого человека его жена, пятеро детей, девятеро внуков и семеро правнуков решили сделать старику подарок – издать книгу его стихов. Они искали того, кто способен «поправить стишки» и найти приличную типографию, чтобы напечатать роскошную книгу в ста пятидесяти пронумерованных экземплярах.

– Можно поднять хорошие бабки, – сказал Базар, глядя на меня своими хитрыми ханскими глазками. – Если возьмешься, помогу.

Мы ударили по рукам.

Тем же вечером я взял в библиотеке несколько стиховедческих сочинений, и вскоре мой лексикон пополнился словами «спондей» и «пиррихий», «логаэд» и «антиспаст», «бакхий» и «клаузула». Однако стоило открыть первую воровскую тетрадь из тех, что привез Базар, как стало понятно, что мне понадобится не словарь Квятковского, а кофе, водка и анальгин.

Две недели я пытался превратить этот ворох бездарных подражаний Есенину и Высоцкому, все эти «белые березоньки», «горючие слезки» и «порванные паруса судьбы» в некое подобие стихов, переставляя слова, подбирая рифмы и выстраивая строфы, пока однажды ночью не почувствовал наконец что-то вроде грязного удовлетворения.

Хан Базар отвез меня в шикарный загородный дом, где я передал заказчикам макет книги, отпечатанный на бумаге верже.

Нас попросили подождать в гостиной, куда принесли коньяк, яблоки и шоколадные конфеты.

На стене висел портрет тощего маленького старичка в немодных круглых очках, который глядел на нас с нескрываемым ехидством. Похоже, это и был наш поэт.

Часа через полтора в гостиную вошла женщина лет пятидесяти, крупная, зобастая, в пышном платье, отделанном кружевами. Она протянула мне три толстых дрожащих пальца с острыми черными ногтями, унизанных кольцами и перстнями, и со слезой в голосе пролепетала:

– Как это душевно… и все в столбик…

– В столбик?

– Стихи – они ведь в столбик, да?

Это была старшая дочь ехидного старичка.

В соседней комнате молодой угрюмый мужчина в спортивном костюме выдал нам гонорар – я впервые в жизни держал в руках пачку стодолларовых банкнот в банковской упаковке – и велел расписаться в ведомости, где вместо имен стояли клички – Мангуст, Док, Манила и т. п. Я написал в свободной графе «Пиррихий», поставил дату и подпись.

Хан Базар взял за посредничество всего тысячу баксов:

– Я же только сводничал да шоферил.

Существуй в те годы банк, в который можно было бы без страха положить девять тысяч долларов, воровские деньги проложили бы дорогу к покупке квартиры. Еще три-четыре таких заказа, и я стал бы владельцем какой-нибудь убитой однушки в Капотне с видом на трубы нефтеперерабатывающего завода. Заказов, однако, не было, и деньги вскоре были потрачены на людей и вещи, которые только пополнили каталог моих ошибок.