Обмани-Смерть - Жан-Мишель Генассия Страница 5

Отец попытался найти другое жилье, но из этого ни чего не вышло – не хватало средств, ведь он лишился «командировочной надбавки» ^[16]. В Индии мы были богатыми. Однажды вечером, за ужином, отец рассказал, что в Бангкоке скоро откроется вакансия и мы можем туда поехать. Я радостно закричал: «Да-а-а!» – но мама покачала головой, и они продолжили изучать объявления о сдаче внаем. Увы, все квартиры стоили дороже и либо были не намного больше, либо находились слишком далеко от центра.

Электричество включили, и стало ясно, что обои придется менять, это тоже влетело в копеечку. Родители заняли большую спальню на втором этаже, а я поселился в гостиной на первом. Когда грузовик привез наши вещи, выяснилось, что в дом не удастся занести и трети коробок. Сосед одолжил нам брезент, чтобы прикрыть оставшиеся на улице пожитки от мелкого нудного дождика. Все, что стояло в садике на траве, размокло, заплесневело и пошло на выброс. Нет худа без добра – освободилось немного места.

В начале апреля я сдал тест в Гринвичской школе, и меня приняли, несмотря на пробелы в английском. Такая же проблема была у большинства ребят, чьи родители недавно вернулись из-за границы. Мама считала, что справиться с отставанием поможет чтение, но я начинал зевать, едва одолев две страницы. Чтобы не слушать нотаций, я говорил, что возьму Диккенса и пойду к себе, но, когда мама начинала задавать вопросы, не знал, что отвечать. Нравилось мне читать только еженедельный комикс «Battle Action Force» ^[17]. Отец считал, что «эту жестокую дрянь» следует запретить, мама не соглашалась: «Пусть хоть что-нибудь читает!»

В Индии лица у людей были яркими, самых разных оттенков, а здешние выглядели белёсыми, как яичная скорлупа, или серыми, как стены, дождевики, газон и небо. Вокруг пахло топленым свиным салом и рыбой с чипсами. Даже чай у англичан был пресный и бесцветный. Но сильнее всего меня доставала тишина, ведь даже противный, пропитывающий тебя до костей дождь падал на землю совершенно бесшумно. В Индии муссон становился благословением небес, английская мокрядь была проклятием. Никакой суеты на улицах, ни один автобус не тормозит так резко, что покрышки вздрагивают, бесчисленные велосипеды и мотороллеры не мечутся из ряда в ряд, тысячи рикш не оглушают пешеходов мерным «тук-тук», а горожане не перекликаются на двадцати языках. Водители не сигналят в бессильной злобе, из храмов не доносится музыка. И собаки не лают, их не спускают с поводка. Я ненавидел этот покой, он мешал мне спать.

В первый вечер я один отправился в супермаркет и начал переходить улицу. Какой-то тип, весь в сером, ужасно возмутился, что я не дождался зеленого человечка. Я объяснил ему, что никого зеленого или красного не видел, тогда он протянул руку и закричал: «Ах ты, маленький придурок! Разве человечек не зеленый? А теперь не красный, а?» Я стоял на тротуаре и видел только серых людей. Таких же, как этот крикун. Он что, сумасшедший? Придется спасаться бегством…

Я пребывал в унынии. Дели остался на другом конце света, а я умру молодым в этом гнусном городе. Отец особо грустить не станет – за компьютером мир кажется ему идеальным, а мама, когда поправится, выйдет на работу, она только того и ждет и ни о чем другом не говорит. Я чувствовал себя неприкасаемым в собственной семье. Родители быстро меня забудут, а моя душа перевоплотится, я стану настоящим индусом и буду жить в родной стране, а не в Англии. Мне все здесь ненавистно: их вежливость, чертово хорошее воспитание, навязчивая любезность, их кретинский футбол, не смешной юмор и бледная кожа. Я мечтал сбежать, вернуться в Индию на корабле или самолете – это наверняка нетрудно – и не переставая строил планы. Однажды утром дождь перестал, и мама позвала меня прогуляться в Гринвичском парке.

* * *

Я и по сей день не обошел все британские парки и не могу сказать, который из них самый красивый. Я побывал во многих, но Гринвичский парк неповторим. Он один из самых старых, и следы человеческого вмешательства здесь почти стерлись. Любой, кто гуляет по парку, приходит к выводу, что только ее величество Природа могла создать подобное великолепие. Впрочем, чувство величия и абсолютной гармонии, так прочно соединившееся в моей памяти с образом Гринвичского парка, могло быть вызвано тем, что я открыл его для себя в восемь лет, вместе с мамой. Вспоминая о ней, я всегда представляю нас именно в этом месте.

Я никогда не видел такого огромного, покрытого лесом пространства. Я до сих пор не выучил названия всех деревьев, но это не имеет значения, ведь они существуют для созерцания, а больше всего меня впечатлили гигантские кедры. В тот день солнце прогнало тучи, и влажная трава блестела, как «новорожденная». Мы шли по парку, держась за руки, смотрели на Темзу и огромный, окутанный дымкой Лондон.

И тут я услышал звук, который узнал бы среди миллионов других. Приглушенный звук удара деревянной битой по кожаному мячику. Совершенно потрясенный, я потащил маму в подлесок, и мы оказались на гигантской волшебно-зеленой лужайке. В самом ее центре я увидел два хрупких силуэта в белом. Боулер подобрал мяч и медленно возвращался, опустив голову. Он остановился в тридцати метрах от бэтсмена, пробежал метров десять, размахнулся и кинул мяч в сторону бадминтонной ракетки, воткнутой ручкой в землю. А потом произошло событие, которое я до того видел только на матче официального турнира в Дели. Бэтсмен отреагировал мгновенно и стремительно, послав мяч так высоко, что тот скрылся из виду. Когда он упал на траву, я подбежал и схватил его. Игроки подошли, и я понял, нет – почувствовал: моя жизнь изменилась, в этой стране можно остаться. Не только потому, что они играли в крикет и были примерно моего возраста. Просто при взгляде на их смуглые лица мне показалось, что я снова в Дели. Подростки долго нас разглядывали. Позже они объяснили, что никак не могли понять, что я делаю в парке вместе с индианкой в гранатовом сари. Мама послужила своего рода мостом между нами, иначе я бы не удостоился внимания незнакомцев. Она сказала, что я ее сын, и настороженность ушла из их глаз, мы поприветствовали друг друга по-индийски и в мгновение ока стали друзьями. Я протянул мяч бэтсмену, он улыбнулся и спросил: «Умеешь играть в крикет?»

Дружба – загадочная вещь: чувствуешь себя одиноким – и вот тебя уже приняли в компанию; люди были незнакомы, а пять минут спустя почувствовали, что необходимы друг другу. Дело было не только в любви к крикету, свою роль сыграло то обстоятельство, что я появился на свет в Дели. Они родились в Англии: Каран – в Кройдоне, Джайпал – в Гринвиче, никогда не были в Индии и не собирались посещать историческую родину. Оба имели передо мной преимущество: они чувствовали себя англичанами. Из нас троих я один свободно говорил на хинди, Каран и Джайпал знали всего несколько слов на языке предков. Я разговаривал на хинди с их родителями, которые очень меня ценили и часто приглашали в гости. Язык делал меня индусом, хоть и белым, да не совсем – моя кожа имела золотистый оттенок. Мама была довольно светлокожей для индианки. Она рассказывала, как, нося меня под сердцем, все время молилась, чтобы ребенок был похож на отца, и каждый вечер пила перед сном холодное молоко, добавляя две ложечки миндальной пудры.