Филип Дик. Я жив, это вы умерли - Эмманюэль Каррер Страница 5

Когда в двадцать четыре года Дик принял решение стать профессиональным научным фантастом, он вряд ли думал, что этот выбор предопределит всю его жизнь. Филипу казалось, что он просто ухватился за подвернувшуюся возможность, отреагировал соответствующим моменту образом на временную же ситуацию. Решив однажды не продолжать образование, он не мог, из-за своих многочисленных фобий, освоить большинство профессий, доступных среднестатистическому американцу. По крайней мере этому психологические тесты его научили. Дик знал, что способен всех перехитрить и так пройти собеседование, что любой менеджер по персоналу охотно возьмет его на работу как серьезного молодого человека, но обманывать день за днем начальство в конторе он не сможет. Кроме того, работа в офисе абсолютно его не привлекала. Власть, хотя Филип и отказывался это признавать, его манила, но не та, которой обладает средний чиновник над мелкими или крупный над средними. Что же касается жизни «белых воротничков», считавшейся весьма завидной в стране, совсем недавно начавшей жить в достатке, то обитатель Беркли не мог сдержать снисходительной улыбки, видя броуновское движение этих довольных собой роботов в галстуках, которые по утрам наполняют пригородные поезда запахом одного и того же одеколона, а по вечерам, после бессмысленной суеты, возвращаются в свои дома, где их жены, улыбающиеся блондинки, спрашивают супругов одним и тем же тоном, протягивая им бокал мартини: «Как сегодня прошел день, дорогой?» Гораздо лучше сохранять свою самобытность, в данном случае, его юношеский и немного регрессивный вкус к научной фантастике, поскольку в этой области существовал растущий рынок, достаточно открытый для того, чтобы молодой писатель, чьи «литературные» тексты никто не принимал, мог рассчитывать зарабатывать этим на жизнь, хотя и бедную, но зато независимую. Конечно, и ему тоже приходилось играть по чужим правилам: много сочинять, соглашаться на сокращения, какие-то невообразимые заглавия и кричащие рисунки, изображавшие «зеленых человечков» с глазами на стебельках. Бучер шутил, что, если бы Библию решили опубликовать в серии научной фантастики, из нее сделали бы два тома по двадцать тысяч слов в каждом; при этом Ветхий Завет назвали бы «Хозяин хаоса», а Новый — «Существо с тремя душами». Но Дик надеялся, что вскоре положение изменится: его рассказы будут печатать в журнале «Нью-йоркер», у настоящих издателей появятся его настоящие книги, о них напишут настоящие критики, о нем будут говорить наравне с Норманом Мейлером или Нельсоном Элгреном, ну а этот первый бесславный опыт лишь придаст его биографии демократичную черточку, которую подобает иметь великому американскому писателю.

Самым удивительным было то, что этого не случилось. Хотя «серьезные» произведения Дика, принадлежащие к литературе основного направления, мейнстрима, как принято говорить в Америке, возможно, были не слишком хороши, но уж точно не были худшими. В то время, когда стольких писателей, прежде чем они канули в Лету, вовсю хвалили и называли самородками, Дик был вынужден терпеть неудачи и скромно совершать свой путь по беговой дорожке, в сущности, достаточно открытого мира буржуазной литературы. Что-то мешало ему, и если это вначале казалось необъяснимым невезением, то — много позже — оказалось знаком несравненно более высокого призвания.

В пятидесятых годах, создав восемьдесят с лишним рассказов и семь научно-фантастических романов, он написал также не менее восьми «серьезных романов», однако все они были отвергнуты. Неудачи мужа не обескураживали Клео, верившую в мифы о непонятом художнике и беззаботной богеме. По ее мнению, артист, по крайней мере, в самом начале своего пути, должен быть непонятым, а богема — беззаботной, так же как военные должны быть болванами с галунами, а голливудские фильмы — тупыми, шаблонными и коммерческими. И, прикалывая кнопками к стене письма с отказами, которые падали в их почтовый ящик с ужасающей частотой — однажды они достали одновременно целых семнадцать штук — Клео с искренней убежденностью говорила о том, как глупы все эти зомби в серых костюмах, заправляющие издательствами, и как оригинален и талантлив ее муж, что скоро всеми будет признано. К тому времени в газетах начали писать о поколении битников, рисуя шаблонные образы беспечного парня и писателя-бунтаря, на которых Фил, по крайней мере, внешне, походил: джинсы, рубашка в клетку, как у лесоруба, и старые армейские ботинки. Клео мечтала для мужа о славе Керуака, и, когда они изредка отправлялись через залив в Сан-Франциско, пыталась затащить его в одно из пропитанных дымом маленьких кафе Северного взморья, где поэты-битники слушали джаз и до глубокой ночи читали свои произведения.