Сегодня мы живы - Эмманюэль Пиротт Страница 5

Понятно. Никогда…

Загадочный тон девочки звучал почти комически, и Матиас улыбнулся. Она нахмурила брови.

– А знаешь, Баярд жив. Его дом – густой лес, и он может скакать, куда захочет, далеко-далеко…

Она сделала паузу и добавила:

– Даже к тебе домой.

Матиас вздрогнул, и Рене это заметила.

– В Германию…

Он промолчал. Малышка знала, что у него была другая жизнь – раньше, до солдатской. Матиас прекрасно говорил по-французски. Лес был его вселенной. Рене завораживала эта тайна, смутная неизвестность пугала и притягивала. Во всех историях, сказках и легендах ей больше всего нравились таинственные, никому не доверяющие герои. В своей нынешней, опасной жизни гонимого существа она встречала разных людей и знала, что самые милые на вид, те, кто улыбается с прищуром, очень часто не заслуживают и капли доверия.

Когда Рене было три или четыре года, ее приютили супруги-фермеры. Их соседка Мари-Жанна, высокая костистая тетка, все время угощала ее сластями, гладила по волосам, называла красавицей. А потом Рене разбудили среди ночи и сказали, что она должна бежать – сейчас же, не одеваясь, что немцы вот-вот придут за ней. Пьер, муж мамаши Клод, вывел машину из сарая, и они долго ехали. Рене притворялась спящей и слушала разговор супругов о Мари-Жанне. Оказалось, они ей платили за молчание, потом Пьеру это надоело, он отказался давать деньги, и гадина тут же донесла немцам. Благодарение Иисусу-Марии-Иосифу, один очень храбрый деревенский мальчишка случайно обо всем узнал и не побоялся предупредить фермеров. Если бы не он – благослови его Господь! – они бы уже лежали в сырой земле. Фермерша плакала и все повторяла: «Благодарю тебя, кроткий Иисус, за то, что сжалился над нами, Пресвятая Дева Мария, прости нам грехи наши! Если бы они пришли раньше, нас бы уже не было на белом свете!»

Матиас уснул. Рене легла на старый матрас. Себе он устроил отдельную подстилку из соснового лапника. Она закрыла глаза и мгновенно соскользнула в дрему. Ей снилось, что Мари-Жанна стоит на коленях перед Карлом Великим и просит пощады. На шее у нее веревка, к концу привязан жернов, огромный-преогромный. Император глух к мольбам Мари-Жанны, он велит солдатам бросить женщину в Маас, она читает Ave Maria ^[19] и тонет, пуская пузыри.

Матиас разбудил Рене, подергав ее за руку, и приложил палец к губам. Кто-то или что-то скреблось в дверь. Он достал свой большой нож и зажал его в зубах, затем стремительно подтянулся на руках и замер над притолокой. Стук стал громче.

– Откроешь на счет «три», – шепнул Матиас.

Он начал отгибать пальцы, на третьем Рене распахнула створку и спряталась за ней. Они услышали звук шагов, да нет, скорее шарканье, сопровождавшееся громким сопением. Матиас перехватил нож рукой и спустился с «насеста». Его лицо застыло от изумления, он кивнул Рене, она вылезла из укрытия и увидела большого оленя с ветвистыми рогами. Взгляд у нежданного гостя был кроткий и одновременно надменно-гордый, гладкую матовую шкуру припорошил снег. Рене видела оленей только на картинках, а этот, живой, оказался огромным. Может, она все еще спит? Только бы не спугнуть его… Матиас медленно и плавно протянул к оленю руку, и в этом движении была какая-то давняя, интимная близость. Зверь шагнул вперед и долгое мгновение смотрел человеку в глаза, потом опустил свою прекрасную тяжелую голову и ткнулся губами ему в ладонь. Рене осенило: у немца есть Дар! Он – повелитель леса и диких животных. Теперь она знает его секрет. Он почти не говорит с ней, даже имени своего не назвал (а она в отместку не сказала своего), но это совершенно не важно. Олень отступил назад, попрощался с ними взглядом, повернулся и исчез в темноте.

Следующий день Рене навсегда запомнит как «день подарка». Она видела, как немец что-то шил из заячьей шкурки, используя вместо ниток жилы. Девочка и не подумала спросить: «Что ты делаешь?» – знала, что ответа все равно не получит, и ждала, когда он позовет ее.

– Эй, иди сюда!

Рене подошла, и он надел на ее маленькие обмороженные руки рукавицы мехом внутрь. Настоящие рукавички, которые он сшил специально для нее.

Она редко получала подарки. Самым любимым, бесценным был Плок, ведь его подарила мама. Во всяком случае, так ей сказали. Плок был ужасно симпатичный и смешной, с внимательными глазами и ежиком шерстяных волос на заостренной макушке. Маму он наверняка рассмешил, потому она его и выбрала. А еще у Рене был подарок от Марселя – книга «Четыре сына Эмона», но она осталась в чемоданчике, брошенном на дороге. Другую куклу – память о Катрин – однажды утром забыли в замке. Она умоляла вернуться за игрушкой, но ей объяснили, что это невозможно. Вообще-то Рене не так уж любила кукол, но эта была напоминанием о подруге. Немцы забрали ее и, конечно же, убили, закопали в сырую землю, «на корм одуванчикам», как говаривала фермерша Клод. Рене нравилось это выражение, она никогда не верила в сладкие истории о небесах, ангелах и добром Боженьке. Земля, поросшая одуванчиками, куда надежней. Кто-то из взрослых объяснил Рене, что Катрин забрали в особенное место, где много других деток и где она, наверное, снова встретится с родителями. Если все так чудесно, почему у сестры Марты из Сакре-Кёр было такое печально-озабоченное лицо? Воссоединение с семьей – это здорово, спору нет, но что немцы станут делать с кучей людей, которых они ненавидят?

Рене подняла руки и восхищенно покрутила ими, как «маленькими марионетками», потом подбежала к немцу и прижалась к нему щекой. Он замер, как окаменел. Девочка не удивилась, точно зная, что чувствует этот мужчина. Она и сама не слишком любила прикасаться к себе подобным – не важно, детям или взрослым. Предпочитала людям животных. Но с ним все иначе.

Рене вышла из хижины. Снег лежал толстым пушистым ковром, деревья клонились под тяжестью белого одеяния. Вокруг царила тишина. Девочка слепила снежок и покатила его по земле. Теперь руки у нее не замерзнут, и она сделает снежную бабу. Матиас стоял на пороге и наблюдал за малышкой, поглощенной своим занятием и совершенно отрешившейся от мира. А ведь она так внимательна, так осторожна, наделена даром упреждения, даже предчувствия – совсем как индейцы. Сейчас Рене ничем не отличалась от детей, поглощенных игрой. Он впервые задумался о том, какой была жизнь девочки до встречи с ним. На нее охотились, преследовали, ей все время грозила опасность. Когда его внедряли в ряды французского Сопротивления, он часто видел маленьких еврейских детей, которых прятали гражданские. Они, эти карапузы, казались ему какими-то… потухшими. Не смотрели в глаза, жались к стенам, робко протягивали дрожащую руку. Страх взял над ними верх. Рене совсем другая.

Она почти закончила лепить снеговика, вставила палочку вместо носа и отступила на несколько шагов, чтобы полюбоваться. Матиас отправился в дом за сигаретами, а когда снова вышел, с крыши прямо ему на голову упал ком снега. Он долго смотрел на Рене, потом встряхнулся, как лохматый пес, и… Она что, правда хихикнула? Матиас напустил на себя безразличный вид, что вызвало у Рене новый приступ веселья. Она смотрела на него поджав губы и прищурившись, чтобы удержаться от смеха. Он разозлился – девчонка не смеет над ним издеваться! – и шагнул к ней, сделав «страшное» лицо, чем только усугубил нелепость ситуации. Девочка зашлась звонким дерзким смехом. Матиас схватил ее за руку, она ловко вывернулась и побежала, он ринулся следом, поймал за полу пальто, они упали и покатились по снегу. Рене вскочила первой, наградила его торжествующим взглядом и пошла к хижине. Матиас тяжело уронил голову на землю – сейчас он вряд ли сумел бы описать свои чувства словами.