Должность - Василий Гавриленко Страница 5

НИНА (смеется): Но разве так бывает?

ШИРЯЕВ (задумчиво): Возможно. Я полюбил вас, но права на ответную — простите меня великодушно за нескромность — на вашу любовь, не имею.

НИНА(удивленно): Почему?

ШИРЯЕВ: Я умираю, мне остается жить всего неделя. Теперь уже шесть дней.

НИНА (с ужасом): Что же с вами?

ШИРЯЕВ (заикаясь): Гноящийся архисифилис.

Явление пятое

Нина, Ширяев сидят на скамье в саду.

НИНА: Но почему вы решили отомстить ему? Он же ни в чем не виноват!

ШИРЯЕВ: Не виноват? Вы ли это говорите, Нина? Вы ли это говорите, за жалкие гроши ухаживающая за гнусной старухой, за копейки унижающаяся перед заносчивыми княжнами? Вы ли это говорите, живущая в конуре? Вы ли?

НИНА (с обидой): Ну, зачем же вы так!

Ширяев с жаром хватает Нину за руку. Та косится с некоторым страхом — боится заразы.

ШИРЯЕВ: Дорогая Нина, поймите, только убив негодяя, мы — униженные и оскорбленные — сумеем скинуть рабские цепи не с ног или рук, а со своих душ. Душ, понимаете?

НИНА: Не совсем, но вы так говорите…

ШИРЯЕВ: Ах, я совсем не хотел быть красноречивым. Я не люблю краснобайство. Короче, Нина, я решился.

НИНА: А как же этот ваш … гноящийся архисифилис?

ШИРЯЕВ: Он — мой главный сообщник.

Действие четвертое

Явление первое

Ширяев, слегка покачиваясь, стоит у дороги на пронизывающем ветру — на нем дрянная шинелишка, руки в карманах.

ШИРЯЕВ: Ну, где же ты, черт бы тебя побрал? Проклятая тварь — кожей чувствует опасность. Даже будь ты справедливым и добрым, приведи всех к достатку и благодати, тебя все равно стоило бы убить — из принципа…. Принцип! Гноящийся архисифилис называется этот принцип, не стоит себе лгать. Наполеонишка! Неужто я жалкий Наполеонишка? Чу! Кажись, едет!

Явление второе

Царь в коляске с кучером и мамзелями.

ЦАРЬ (поет): Эх, эх!

Всюду смех!

Отворяй врата, Емеля –

Уж пришла твоя неделя.

Мамзели хохочут.

ЦАРЬ: Поглядите-ка, бомбист! Ха-ха-ха, бомбист!

Мамзели визжат от смеха. Кучер басовито смеется.

ЦАРЬ: Подь сюда, братец, не бойся!

Ширяев подходит.

ЦАРЬ: Ты же бомбист, дорогой?

ШИРЯЕВ: Пробил твой час, ирод!

ЦАРЬ: Знаю. А ну-кось, дай мне ее!

Ширяев изумлен.

ЦАРЬ: Дай, чего ты? Съем я ее что ли?

Ширяев достает из кармана бомбу, подает царю.

ЦАРЬ: Смотри! Смотрите все!

Быстро съедает бомбу. Мамзели от смеха падают в обморок.

ЦАРЬ: Трогай! Эх, эх! Всюду смех!

Действие пятое

Явление первое

Ниправда смотрит на свет колбочку с анализами.

НИПРАВДА: Н — да, сомнений нет: это ты, обезьянье наследие Толстого — американца, — гноящийся архисифилис. Приветствую, батенька. Какая активность! Все время, сколько наблюдаю за тобой, едва удерживаюсь от соблазна… Так и хочется … Совсем немножко… Так заманчиво — неделя, разложение…

Отпивает из колбочки, прикрывает глаза, прислушиваясь к ощущениям. Стучат.

НИПРАВДА: Совсем забыл, сегодня же четверг. Войдите!

Явление второе

Ниправда, царь.

ЦАРЬ: Добрый день, доктор!

НИПРАВДА: Добрый. Как самочувствие?

ЦАРЬ: Разлагаюсь.

НИПРАВДА: Поздравляю вас.

Явление третье

Ниправда, Ширяев, Царь.

ШИРЯЕВ: Можно?

НИПРАВДА: Проходите, батенька.

ЦАРЬ: А, господин бомбист.

НИПРАВДА: Спешу обрадовать — все подтвердилось.

Ширяев роняет голову.

Явление четвертое

Ниправда, Ширяев, Царь, Дворник.

ДВОРНИК: Разрешите войти, ваше благородие?

НИПРАВДА: Входи, братец.

ДВОРНИК: Как там ето самое?

НИПРАВДА: А то сам не знаешь.

Дворник тяжело вздыхает.

Явление пятое

Те же и Шилина.

НИПРАВДА: Прошу вас, мадам. Ваш анализ — самый ядреный.

ШИЛИНА: Мерси.

ЦАРЬ (с нежностью глядя на проститутку): Вот он — ангел смерти.

ШИЛИНА: И вам мерси.

Явление шестое

Те же и Гноящийся Архисифилис.

ГНОЯЩИЙСЯ АРХИСИФИЛИС (врывается с пистолетом): Умрите, ироды!

Пистолет дает осечку, Гноящийся Архисифилис бросает его на пол и в исступлении бьет ногой.

Ниправда, Ширяев, Царь, Шилина громко хохочут.

Занавес.

Такую вот пьеску сочинил на досуге Евгений Евгеньич Килкин и, нельзя сказать, что не было в ней рационального зерна. Ну, а бедность декора «Ангела смерти» связана, конечно, с укоренившейся в авторе — к тому же директоре театра — провинциальностью. Согласитесь, сложно поставить в Ж… бродвейскую драму!

Килкин настороженно смотрел в зал. Пока все шло прекрасно. Правда, Лукьянов поначалу был слегка деревянным, но потом, ничего — раскочегарился. Публика принимала так, как должно, — то есть не разговаривала по мобильникам. Дело близилось к занавесу, и вот-вот должен был появиться Гноящийся Архисифилис. Вот и он… Боже, что это?!

В руке у Крамова был не дуэльный пистолет, а самый настоящий, матово-черный «Вальтер»!

— Умрите, ироды!

Хлестко прозвучали выстрелы. Килкин, не веря своим глазам, увидел, как поочередно попадали на пол Шилина, Ниправда, Царь и Ширяев, причем у Царя совершенно отчетливо развалился на части череп. Багровые лужи тут же залили сцену. Шурша, упал занавес.

И — овация. О, какая это была овация! Никогда за всю свою долгую театральную карьеру Килкин не слышал таких бурных аплодисментов.

— Ав-то-ра! — скандировала публика.

Но автору было не до оваций. С ледяной кавказкой усмешкой к нему подступал Гноящийся Архисифилис, держа «Вальтер» на уровне бедра.

— Эдик, ты чего? — пролепетал Килкин.