Обычная женщина, обычный мужчина (сборник) - Мария Метлицкая Страница 5

И там, открыв наконец коричневую дверь с драным дерматином, с таким облегчением войти в коридор, не замечая удушливых запахов старой мебели и пыльных гардин, сесть на кухонную табуретку и уставиться в окно – когда же там, моя милая, ты начнешь выпендриваться у продуктовой палатки, откусывая от шоколадки, попивая водичку без газа, поглядывая на часы.

Когда? Когда наступит этот волшебный момент, этот таинственный час, эти драгоценные, нет, даже бесценные минуты, когда ты наконец шагнешь в подъезд, поднимешься в узком и вонючем лифте, подойдешь к этой отвратительной бабкиной двери и нажмешь кнопку дурно визжащего, словно хозяйкин голос, звонка.

И в ту же минуту он откроет, распахнет дверь – в мир другой. Противоположный тому, что остался за этой дверью.

Распахнет и раскроет свои объятия, в которые ты упадешь. Рухнешь. Бросишься. Потонешь.

Когда же наступит это самое счастье, ради которого он живет все остальные дни недели?

Когда???

* * *

Лев открыл дверь своим ключом. Из гостиной слышался звонкий смех дочери и приглушенный, кудахчущий жены. Орал телевизор.

Включил свет в прихожей, и смех прекратился. Точнее – резко оборвался. Вышла жена. Посмотрела на часы, но ничего не сказала. Слегка усмехнулась, и только. Он сделал вид, что не заметил. Не до разборов полетов. Совсем не до них. Впрочем, супружница отношений выяснять не любила – тоже плюс, между прочим.

– Ужинать будешь? – вздохнув, спросила Галина.

– А что? – поинтересовался он, почувствовав внезапный голод.

– Еда, – с вызовом ответила жена.

Такие вопросы ее раздражали. Еще она любила прибавить, что меню обычно вывешивают в ресторанах.

– А поконкретнее? – вредничал он.

Галина взяла себя в руки и с расстановкой, почти по слогам, произнесла:

– Рыба. Жареная. Палтус. Пюре. Картофельное. На молоке. Салат из сезонных овощей. – И с вызовом посмотрела на него. – Подходит?

– Вполне, – удовлетворенно кивнул он и пошел в ванную мыть руки.

Когда он вошел на кухню, подогретый ужин стоял на столе. Жена села напротив и стала смотреть, как он ест.

– Вкусно? – спросила она.

– Вкусно, – кивнул он.

Было и вправду очень вкусно. Жена готовила неплохо, но… Любила всяческие кулинарные новости и, как ей казалось, изыски, почерпнутые на кулинарных сайтах, в программах и журналах.

Например, замысловатые лазаньи, мусаки, киши и прочее, к чему он совсем не привык. На его просьбы приготовить обычную человеческую еду – борщ, котлеты или тушеное мясо – жена обижалась и объявляла, что он плебей.

А ему не нравилась горькая руккола, жирная лазанья с непонятными специями и цыпленок по-валлийски – гораздо вкуснее родной табака. Честное слово!

Иногда она шла на уступки – как, например, сегодня. Ей, кстати, сказочно повезло – она умудрялась не поправляться ни на грамм без всяких там усилий в виде диет или спортивных тренажеров. Могла съесть подряд четыре пирожных, или полбагета с маслом, или полкило шоколадных конфет за вечер.

Знакомым Галина со смехом говорила:

– Ну хоть в этом все неплохо.

Он всегда удивлялся – это «хоть» его слегка задевало. «Хоть» в этом. А во всем остальном? Во всем остальном категорически нет?

В кухню заглянула дочь и протянула:

– Ну мам?

Жена махнула рукой.

– Выйди.

Дочь испарилась.

– Лев! – начала Галина. – Тут вот такое дело. – Она помолчала, не решаясь начать. – Словом, Васькин класс едет в Париж. На неделю. Ну, на зимние каникулы.

Он молчал и продолжал размеренно есть.

– Так вот, – вздохнула жена, – ей, понятное дело, тоже хочется. Ну, поехать. Гущина едет, Бутейко – все ее девочки. Марина, мама Веры Гущиной. Алена, мама Бутейко. – Жена опять замолчала.

– Ну? – кивнул он. – И что дальше?

Жена покраснела и разозлилась.

– Ну чего ты прикидываешься? Непонятно, что ли? Васька тоже хочет поехать. А что тут странного? Музеи, выставки. Языковая практика.

Он отложил вилку и посмотрел на жену.

– Практика, говоришь? Самой не смешно? За неделю – и практика, да, Галь? Музеи опять же. Знаю я твою Марину Гущину и эту Алену. Распродажи у них, а не выставки. Новогодние распродажи. И деньги им девать некуда – и одной, и второй. И, как я понял, ты бы тоже не возражала. Я прав? – он посмотрел на жену.

Она молчала, опустив голову.

– Так вот. Потакать вашим прихотям я не собираюсь. А это – именно прихоть. Ты уж мне поверь! В Париже мы были два года назад. И хочу тебе напомнить, что, по-моему, у нас были другие планы – новый забор на даче и мысли о новой машине для тебя. Или нет? Или я что-то путаю?

Галина, не поднимая головы, кивнула.

– Ну, – Лев встал со стула, – тут, я думаю, разговор можно и закончить. – И вышел из кухни.

В кухню проскочила дочь, и он услышал их с матерью жаркий шепот.

«Ну пусть языками почешут, – равнодушно подумал он, лег на кровать и положил телефон под подушку. Закрыл глаза. – А может, я зря? Зря вот так резко? Да пусть едут, в конце концов». Ведь, по сути, он виноват перед ними. И значит, вину надо заглаживать. Хотя в чем виноват? В том, что любит другую женщину? В том, что у них давно нет семьи? И в этом виноват только он, он один?

Да черт его знает, кто и как виноват. В какой мере. И ничего плохого для них он пока не сделал. Может, просто не успел? И каяться пока не в чем – как жили, так и живут. И никто их не притесняет. И в Греции на море были – в августе, пятнадцать дней. И на октябрьские в Праге неделю. Может, пора аппетиты и поунять? Он ведь, в конце концов, не олигарх и не владелец бизнеса. У него, да, прекрасная должность и очень неплохая зарплата. И все же…

«Наглость это, – вдруг разозлился он. – Хотя… Дурак! Целая неделя абсолютной свободы! Никого не видеть и не слышать. Попытаться разобраться в себе. Да просто отдохнуть по-холостяцки. Сходить с Димоном в Сандуны, напиться наконец – от вольного. В кабаке, под громкую музыку и танцы с незнакомыми и ненужными девочками. А потом завалиться домой, полчаса возясь с дверным замком, и – рухнуть в одежде и ботинках. В сладком беспамятстве рухнуть. И чтоб ни одного вопроса и ни одного попрека. Ни в ночь, ни наутро».

Он усмехнулся: боже, о чем он мечтает! Да, правильно, за все надо платить. Да черт с ними, пусть катятся в эти Парижи, Лондоны – куда угодно.

Он вздохнул и посмотрел на телефон – маньячные штуки в голове развиваются. Фобии, навязчивые состояния. Невроз, одним словом. Мама работала невропатологом, и он неплохо знал про нервные болезни.

Через пятнадцать минут сеанс связи. Телефон слабо очнется и затанцует свой короткий вибрирующий танец.