Погружение - Дж. Ледгард Страница 5

Он никак не мог успокоиться. Что-то все время заставляло его анализировать происходящее, вместо того чтобы радоваться жизни. Вот, например, вилка. Посмотрите-ка на нее. Позолоченная.

Номер ему достался на четвертом этаже. Из окон открывался вид на парк, лес и холмы. Открыв окно, он услышал крик чаек. Подумал, не попросить ли номер побольше. Может быть, завтра. Номера отелей в Европе всегда меньше, чем ты ожидаешь. Сначала ты разочаровываешься, но, чем больше времени проводишь в отеле, тем уютнее он тебе кажется. Со всей жизнью так. То, что тебе не нравится, и есть главное. Ему казалось, что именно терпимость к различиям по-настоящему отличает Европу от Америки. В США все толкуют об индивидуальности, а на выходе получается что-то однообразное и повторяющееся. Американские отели, в которых он останавливался, были на одно лицо: с фоновой музыкой, душными коридорами, тонированными окнами, которые не открываются, кондиционером, который нельзя отключить, маленькой пластиковой ванной, пластиковым стаканом в пластиковой обертке, хлорированной водой – всегда еле теплой. Кто, вообще, может это пить? Даже в Африке всегда стоит бутылка воды и стакан, окна часто выходят на сад, а в лучших отелях есть бассейн, где можно поплавать, глядя на луну и останавливаясь только вблизи электрической изгороди, лежать на воде в глубоком конце бассейна, над путаницей огней африканского города в долине – беспорядочные трущобы, неуклюже, болезненно красивые, как скан поврежденного мозга.

В этой комнате все было правильно. Два письменных стола, балкон, камин, дорогая кровать, со вкусом подобранные гравюры, изображавшие солдат Аквитанского полка. В ванной обнаружились окна, чугунная ванна на львиных лапах и душ с хитроумными хромированными кранами. Трубы были куда-то спрятаны.

Разобрав вещи, он спустился в бар и заказал большую порцию виски. Оказалось, что бармен по имени Марсель – кузен повара. Лицо у него было свежее, а вот изуродованные уши выдавали игрока в регби. Он излучал профессионализм, располагавший к искренности и откровенности. Джеймс напрягся.

– Вы играете в регби.

– Играл когда-то.

– А почему прекратили?

– Ну… шею сломал.

Они немного поговорили о состоянии дел во Франции, виски, кенийском регби, а потом Джеймс извинился и сел за старый стол перед большим кирпичным камином. К кирпичной стене был привинчен телевизор с плоским экраном, выключенный. Джеймс уставился на него.

– Включаем только на День взятия Бастилии и во время футбольных матчей, – Марсель принес еще виски.

Он просмотрел новости на планшете – любил путешествовать налегке. У него была одна сумка, никаких бумажных книг – и десятки томов в планшете: на дворе стоял две тысячи одиннадцатый год. Он всегда возил с собой несколько романов, поэтических сборников и рекомендованных журналов. Все они влезали в устройство, которое весило меньше одного среднего журнала. Иногда он удивлялся, как быстро перешел на электронные чернила. Слова – это форма. Они проникают в вас, а вы в них. Да, устройства для чтения разрушили связь между книгой и читателем, но вернуться в прошлое и отказаться от библиотеки в кармане и возможности прятать информацию причин не было.

Вечером, когда он уже лежал в постели, в темной комнате светился только экран планшета. Снаружи падал густой снег. Незаметно для гостей белая шуба покрывала здание. Как привидение. Сквозь толстые занавески почти не было слышно чаек. Движением пальца он выделил несколько строк из «Видения о Петре Пахаре» Уильяма Ленгленда и еще одним движением сохранил строки семивековой давности в отдельном файле:

Я очень устал от ходьбы и пошел отдохнуть

Внизу на широком берегу, возле ручья.

И когда я лег и наклонился, и стал смотреть на воду,

Я стал грезить, засыпая: вода так приятно плескалась.

Тогда я стал видеть чудный сон. [7]

* * *

Июльская суббота в Лондоне. Все окна в ее квартире были распахнуты. Она заставила себя посмотреть вечерние новости. Даже в это время в парке кто-то загорал. Приняла холодный душ и села за письменный стол с чашкой кофе и сигаретой. До поездки на Гренландское море оставалась неделя. Она взяла лист бумаги, оставленный в ее ящике в университете ее неуравновешенным коллегой из Польши, доктором Томашевски.

«Вот что написал польский поэт Чеслав Милош по случаю падения Берлинской стены», – небрежно нацарапал Томашевски синей шариковой ручкой, а ниже старательно переписал печатными буквами:

«Что дальше? Крушение идей Маркса должно привести к появлению новых, а не к исчезновению всех идей вообще. На сегодняшний день сохранилась идея ответственности (а идея прогресса, популярная в девятнадцатом веке, утрачена), которая работает против одиночества и безразличия человека, живущего в чреве кита».

Томашевски подчеркнул слово «кит».

* * *

Он вспоминал, как они гуляли под снегопадом, взявшись за руки, и как Дэнни повернулась к нему и объяснила, что в океане полно сальпы и медуз, которые поднимаются вертикально на такую высоту, что если бы они были птицами, то оказались бы уже в космосе, а не в дюнах.

– В планетарном масштабе птицы просто ползают, – заявила она.

Utrinque Paratus. Готов ко всему. Таков девиз парашютно-десантного полка. Какова была его ориентация в пространстве? Он прыгал из самолетов с десантом. Нырял. Воздух казался густым, и земля летела вперед. Он так никогда и не заметил ничего, что делало бы происходящее более осмысленным.

* * *

Она была математиком и океанологом. Она училась в школе Святого Павла для девочек в Лондоне и Сент-Эндрюсском университете в Шотландии, слушала лекции в Калифорнийском технологическом институте Пасадены, делала докторат и читала лекции в Швейцарской высшей технической школе Цюриха и была профессором Имперского колледжа в Лондоне. Ее первый проект в Цюрихе был посвящен исследованию путей передвижения клюворылых китов в Лигурийском море. Но это оказалось слишком близко к зоологии, слишком… макроскопично. Ее интересовала глубина как таковая. Сначала она думала заняться моделированием конвейеров, перемещавших огромные массы воды между океанами. Но это показалось ей слишком механистичным. Она хотела заниматься биоматематикой. Оценивать жизнь микроорганизмов в самых глубоких слоях океана, на хадальной глубине.

Она была истинной жительницей Лондона. Здесь она могла прожить несколько жизней в один день. Среди математиков она была звездой, богатой и знаменитой. В кругу семьи она вела роскошный образ жизни. Жила она недалеко от университета, в Южном Кенсингтоне. Всегда носила часы для дайвинга, мужские, золотые с черным циферблатом. Ей нравилось думать, что они каким-то образом связывают ее с первыми акванавтами французского военно-морского флота. Принадлежность к женскому полу мало способствовала ее карьере. Гламур мог бы помочь. Если она шла на вечеринку, ее должны были замечать. Приходилось надевать платье с открытой спиной, брильянтовые серьги, старенькие итальянские туфли на плоском каблуке и брать с собой сумочку с африканскими мотивами.