Красное море - Леонид Шадловский Страница 5

Окружающие говорили про него, что он злой и бездушный, что обмануть ближнего для него — все равно, что воды напиться. Что нет у него ни друзей, ни привязаностей, и за душой ничего святого… На самом деле ни черта они про Натана не знали. Не знали, что внешняя сила его, уверенность, всего лишь маска, за которой скрывается страх.

Страх появился давно, ещё в детстве, после первой драки. Эту драку Натан запомнил на всю жизнь. Была такая считалочка: «Жид, жид по верёвочке бежит». Натан не знал, что такое «жид». Думал, что это жадный человек. Но отец объяснил, что за такие слова по роже бить надо. И уже на следующий день вызвал он приятеля на поединок. А точнее, слегка заехал ему в нос. Был Натан не шибко сильный, не спортивный, толстоват даже…Короче, обычный еврейский пацан. К тому же боялся, потому что приятель был намного здоровее. Но когда друг ответил ему кулаком в глаз, что-то щёлкнуло у него в голове, зашумело, и он уже не чувствовал боли, ничего не видел перед собой, одна всепоглощающая ярость, которую Натан смог удовлетворить, только увидев приятеля на земле, грязного от крови и пыли. Вот тогда-то он и испугался по настоящему. Самого себя испугался, ибо понял, насколько он может быть страшен в слепой своей ярости.

Иногда Натан представлял себе, что будут говорить о нем после смерти. Например, так: «Он был сильным человеком. Когда он шёл, земля вращалась ему навстречу. Мужчины боялись и уважали его, женщины любили его и трепетали от ощущения его силы, люди искали его благоволения…» Так говорили об отце Натана, и ему хотелось, чтобы о нем отзывались так же.

Впоследствии, в любой драке он ждал первого удара, после которого мозг отключался, и переставал чувствовать боль. Вообще ничего не чувствовал, не видел, не осознавал. Только жажда крови и победы толкала его вперёд. Позже один врач объяснил ему, что подобное явление называется «амокова пляска». Это малоизученный синдром внезапного бешенства, которому подвержены жители некоторых островов Малайзии. Где находилась Малайзия, Натан примерно знал, посмотрел на глобусе, но какое отношение «амокова пляска» имеет к нему, представлял себе с трудом. Врач сказал, что малайцы называют это состояние «мата глаб», что означает «слепой глаз». Человек теряет ощущение времени, теряет над собой контроль, и начинает убивать всех, кто попадётся ему под руку.

Нечто подобное Натан чувствовал и перед приступом эпилепсии. Только там все было по-другому, совсем другие ощущения. Он видел сверкающий голубой столб, мерцающий блёстками, который спускался откуда-то сверху. Предметы становились выпуклыми, словно оживали…Чужие мысли переставали быть тайными, он их даже не читал, он их видел… Цвета яркими, ослепляющими, и даже шёпот слышался так, будто вокруг него били барабаны… Ему начинало казаться, что он смотрит на себя со стороны, словно выходил из тела…Стен не существовало, он их не видел, не чувствовал преград…Но когда столб достигал головы, Натан проваливался в темноту. Он не знал, не ведал, что происходит с ним там, в бездне. Но когда возвращался, приходил в себя, ощущал огромную усталость, ломоту и боль во всем теле, будто его долго били ногами. Наверное, это единственная схожесть с «амоковой пляской». Но иногда, очень редко, в памяти возникали видения. Странные, непонятные, навевающие такой дикий страх, что хотелось, как страусу, зарыться в землю…Ничего не видеть, не знать, не слышать, не чувствовать… Он понятия не имел, откуда эти видения. Но они были очень яркими. Как-то Натан попросил друзей проследить и рассказать, что же все-таки происходит с ним в период приступа. Но они ничем не смогли ему помочь. Кроме пены изо рта, конвульсий рук и ног, закатившихся глаз, зубовного скрежета и страха за его жизнь, они ничего не видели и не чувствовали. Но однажды, из той чёрной бездны, Натан принёс предмет. Небольшая статуэтка женщины в позе лотоса. Когда он смотрел на неё, его пробирал такой жуткий страх, что хотелось выть, как собаке над трупом, спрятаться, забиться в угол, бежать из квартиры… В конце концов, он выбросил статуэтку. Но страх не ушёл, он только ещё глубже въелся в подсознание.

За то время, что Натан находился в этой израильской тюрьме, видения его не посещали, так же как и приступы эпилепсии, и взрывы дикой ярости. Только недоумение и полное равнодушие к будущему. Натан никак не мог понять, где же он «прокололся». Операция была продумана до мелочей. Конечно, это была чистой воды авантюра. Но зато какая! Агата Кристи могла бы им гордиться. По лицам следователей он видел, что его дело разваливается, доказательств нет, вещдоков нет, свидетелей нет.… Но израильская прокуратура не из тех, кто так просто отказывается от своих обвинений. Поэтому суд постоянно откладывался, дело отправлялось на доследование. И все-таки Натан чувствовал, что где-то был прокол. И чем дольше он тут сидит, тем больше возможностей у полиции найти концы. И черт его дёрнул ехать в этот Израиль, который давно уже перестал быть ИЗРАИЛЕМ, а стал просто израиловкой.

Из Киева он бежал так быстро, будто за ним гналась свора голодных собак. Собственно, так оно и было. И свора, и собаки в человечьем обличье. Благо, новые документы он приобрёл загодя. Разве что из Анатолия Тимощука превратился в Натана Гринберга. Его родители были евреями, но ехать по старым документам он не мог. Обложили его профессионально, охоту устроили, суки…

Первая жена Натана тоже была еврейкой. Все в ней было хорошо, начиная от зажиточных предков (папа работал директором ювелирного магазина), и заканчивая огромной пятикомнатной квартирой (папин подарок) на улице Артёма, в самом центре Киева. Одно страшно раздражала Натана в жене: волосы на груди. Жёсткие, чёрные, кучерявые… Она пыталась избавляться от них, но когда волосы начинали отрастать, он постоянно натыкался на их колючесть. В итоге, он вообще перестал с ней спать, даже перебрался в другую комнату. И все чаще подумывал о разводе. Но не так-то легко это было сделать. И проблема заключалась не в шикарной квартире, не в безбедной жизни. Все это Натан мог бросить даже, не задумываясь. Но отец Елены взял его в свой бизнес. А Натан чувствовал, что живым из этого бизнеса, по своей воле, никто не уходит. Поначалу он был на побегушках, отвезти, привезти…Он и не пытался глубоко вникать. Это потом, позже, Натан осознал весь масштаб дел. Ушлый был мужик, его тесть, Яков Моисеевич. За десятилетия работы ни одного прокола. Его уважали все, от «авторитетов» до первого секретаря киевского горкома. Любил Яков Моисеевич широко пожить, погулять на курортах, съездить в санаторий обкомовский, с «комсомолочками» покувыркаться… Не забывал и про подарки жёнам, дочерям и любовницам «сильных мира сего». Да и они его не забывали. За то и милиция закрывала глаза на некоторые его делишки. Имел Яков Моисеевич свой подпольный цех по обработке алмазов, считался одним из крупнейших «цеховиков». Бизнес Якова Моисеевича в конце 70-х явно попахивал колонией строгого режима с конфискацией. Или как тогда говорили «пятнадцать и пять по рогам». Из близких, правда, никто и не догадывался, чем занимается глава семейства. Жили в довольстве, отказа ни в чем не знали…Радостно, можно сказать, жили. Но всему приходит конец. К власти в СССР пришёл Андропов. И эйфория кончилась. Обкомовских, городских и республиканских работничков снимали, повышали, на их место присылали других… «Цеховиков» сажали пачками. Имущество конфисковывали…Яков Моисеевич одним из первых почувствовал конец вольготной жизни и однажды позвал к себе Натана.